Стоян Даскалов - Цветины луга

— Опять был у меня разговор с Солнышком, — говорил Дянко, и голос его, словно присыпанный теплой золой, звучал приглушенно, тихо. — Сказал ему всю правду. Сказал, кто такая Игна, что за ней стоит все село и что я учусь у нее хозяйствовать, а она помогает мне узнавать людей, что она моя правая рука. Исключить ее — все равно что отсечь себе правую руку… Но вы, дорогие товарищи, лучше меня знаете Солнышко. Он от своего слова ни за что не отступится. Он не говорит прямо: «Я солнце! Я всемогущ!», но попробуй только возрази ему! Я просил отложить решение вопроса до конца года, будет, мол, отчетное собрание, тогда и решим, но он и слушать не хочет: «Тебя уже раз наказали за упрямство! На этот раз спуску не будет — так и заруби на носу! — и Дянко безнадежно махнул рукой. Видать, здорово намылили ему шею за то, что тянет с исключением Игны. Откладывает заседание, волынит… Еще раз напомнили, что он не выполняет партийных решений. И Дянко сидел теперь среди членов правления ни жив, ни мертв.

На улице шел снег. Там тоже было неспокойно. Мог ли этот снег прикрыть раны села? Снежинки летели, танцуя, проблескивали и гасли, не долетев до земли.

Маре думалось, что вряд ли задержится снег и этой зимой. А что будет весной? Сейчас должны исключить Игну, а потом такая же участь постигнет всякого, кто дерзнет сказать правду в глаза, а значит, и его… Второй раз!

Ей стало горько. Сняли вот Тучу. Та же участь может постигнуть и нового председателя. Нет, этого нельзя допустить. Новый председатель — хороший человек и знающий специалист. Именно такой нужен орешчанам! У него прекрасные организаторские способности. Он умеет находить общий язык с людьми, любые трудности ему по плечу. Молод, да, видать, рано созрел. Хлебнул немало горя в жизни, однако, в отличие от карьеристов, которые спят и видят, как бы продвинуться по служебной лестнице, сохранил чистоту помыслов и чувств. У председателя был немалый опыт проведения собраний и заседаний, но все же каждый раз, открывая заседание, он волновался, и можно было подумать, что ему это в новинку. Хотя ему не впервой было попадать в сложные переплеты, но здесь, в селе, рядом с которым растет большой завод, его завертели такие вихри, из которых он зачастую просто не знал, как выбраться. Вот почему тревога его росла от заседания к заседанию, хотя он никогда не показывал этого.

Другой на его месте, — думала Мара, — сбежал бы на второй же день, использовал бы все связи, чтобы найти где-нибудь теплое местечко. А у него, видно, и связей нет, да и желания удрать что-то незаметно. Он верит, что справится, хочет доказать, что способен воевать на самом трудном участке фронта, стремится искупить свои прежние ошибки.

Но громадина-завод прожорлив: все шире разевает он свою пасть и с жадностью заглатывает все вокруг: сегодня — землю, деревья, луга, — ему по зубам, даже камни! — а завтра, быть может, примется за людей, начав с председателя…

Пока другие ломали головы, как выручить Игну, она думала о том, что согласна на любую жертву, лишь бы спасти председателя. Он молчал. Молчали и остальные. Только раскаленная железная печь гудела, казалось, она вот-вот взорвется. Да за окном снежинки мелькали все чаще, объединялись, сливались, словно поняв, что в одиночку им не долететь до земли.

«Не так ли и мы, люди, как эти снежинки?» — подумала Мара. Гудение печки напомнило ей рев машин на стройке. В поле работа замерла, а там, где рождался завод, кипела ключом.

— Прежде чем приступить к основному вопросу нашей повестки дня, я должен вам кое-что сообщить. Речь идет о деле, которое не зависит от нас, но все-таки мне хотелось бы услыхать ваше мнение.

Он не знал, с чего начать, и ухватился за это сообщение, как утопающий за соломинку. Так ему легче было перейти к вопросу об Игне.

Мара чувствовала, что председателя волнует не только исключение Игны, и, пока он говорил, она старалась отгадать, что бы это могло быть. Накануне он разговаривал с главным инженером, и у нее не выходила из головы эта встреча. Для чего приезжал инженер, о чем они говорили? Как у любой женщины, у нее мелькнула мысль, что, может быть, речь шла о ней.

Может, кто-нибудь сказал инженеру, что она против завода. Да мало ли какие сплетни могли дойти до него! Но она тут же прогнала эту нелепую мысль…

В ней боролись теперь два течения — поверхностное и глубинное. Образ инженера возникал перед ее мысленным взором все реже, но зато вспыхивал все ярче. Вспыхнет и погаснет, а сердце вдруг застучит, заколотится и замрет. Временами она смотрела на Дянко Георгиева, а видела инженера. Слышала не его голос, а голос инженера. Русые волосы председателя в ее глазах темнели, а вместо ясных голубых глазей мерещились черные.

— Какую еще кашу заварил инженер? — не вытерпела Мара.

— Сады-то нам удалось отвоевать, — смущенно ответил председатель. Он глядел на нее с недоумением, не понимая, почему она так волнуется. Ее лицо сплошь покрылось белыми и красными пятнами.

— Так они что? На огороды зарятся? — обеспокоенно спросила жена Тучи.

— До них дело не дошло, а вот кладбище…

— Что-о-о-о?! — взбеленились женщины.

Мара так и застыла с широко открытыми глазами, а звеньевая Милка вся зарделась, даже ее маленький носик покраснел, как помидор.

— Да они в своем уме, эти люди? — только и вымолвила, холодея от страха.

А Игна молчала. Она тихо сидела позади всех в углу. Дянко посмотрел на нее, смиренно скрестившую руки на груди, всем своим видом словно говорившую, что для нее уже все кончено, и острая боль резанула его по сердцу.

— Сады мы вам, говорят, уступили, но вместо них хотим взять кладбище!

«Так вот почему приезжал инженер!» — с облегчением вздохнула Мара. А она уже готова была бог знает что подумать. Ее охватило странное безразличие, все происходившее как-то вдруг потеряло для нее всякий интерес. Но тут заговорили об инженере, и она неожиданно спросила:

— А он что? Каково его мнение по этому вопросу?

— Этого инженерика надо было тогда прихлопнуть, так ничего бы и не было! Так ведь, Игна? — ввязалась в разговор жена Тучи, которая была грозна на словах, а на деле любила загребать жар чужими руками.

— Он-то здесь при чем? — оборвал Тучиху председатель. — Ему приказывают — он должен исполнять! Как и я! — оправдывал он инженера, не зная, что это по душе учительнице, что своей объективностью он еще больше вырастает в ее глазах.

— А если ему прикажут снести, стереть с лица земли село?! У него что, нет своего ума? Какой же он тогда главный инженер?! Для чего он там сидит? Не мог заартачиться, встать на дыбы: «Как хотите, но я не согласен уничтожать село!» Смотришь, и в верхах бы опамятовались. Только ему-то что! Ловкач, карьерист! За медаль не то что нас, отца родного продаст!