Стоян Даскалов - Цветины луга

Со всех сторон на голову инженера сыпались слова презрения, и Мара чувствовала, как испаряется, тает чувство симпатии к нему, которое еще теплилось в ее душе.

— Инженер говорит, что им нужен участок рядом с заводом, а его нет. Солнышко дал указание. А если он сказал… вы же знаете! Кладбище уже обносят проволокой, не спросив нашего согласия!

— До мертвых добрались! Этот завод кости дедов и отцов наших готов сожрать! — кричала жена бывшего председателя, вся красная от гнева.

Она отличалась от своего мужа тем, что тревоги села ее мало волновали. Любила наряжаться, следила за модой, за порядком в доме, любила принимать гостей. Часто ездила в город, привозя оттуда то платье модного фасона, то новую прическу, то какой-нибудь новый обычай. Орешчане недолюбливали ее, держались в стороне. Но сегодня в ее голосе звучала искренняя боль.

— Пришли бы, сказали людям. Дали бы с мертвыми проститься! Ведь у каждого там лежит кто-то! — не унималась Тучиха, у которой, кстати, на этом кладбище никого не было.

— Они этого как раз и боятся. Хватит с нас, говорят, бунтов, сыты по горло. И теперь просто загонят туда пару экскаваторов, за одну ночь сровняют все с землей — и кладбища как не бывало.

— На костях мертвых — тюрьму для живых! — сказала Игна чуть слышно.

Женщины оцепенели.

— Так вот, надо решить, какой участок выделить под новое кладбище. Я им говорю, что у нас и для кладбища земли нет, а они смеются. В твоем селе, мол, бабы не рожают, а старики живучи, не мрут. Если за год и умрет кто, так у них есть земля в личном пользовании, там пусть и хоронят…

— У этих людей нет сердца! — сказала одна из звеньевых, и ее обветренные щеки стали фиолетовыми.

— Ломаного гроша не стоит наша антирелигиозная пропаганда, — сказала Мара, — раз мы посягаем на кладбище. И не потому, что люди верят в загробную жизнь, а чисто из человеческих побуждений бунт поднимут. Нам-то от этого какая польза?

— Нет смысла больше толковать об этом, товарищи, — беспомощно развел руками Дянко Георгиев. — Что сделано, того уж не вернуть. Нам остается только решить, где будет новое место. Я думаю — на холме…

Единственный, кроме Дянко, мужчина, пастух Евлогий, который, как обычно, курил, стоя во дворе у открытого окна, втиснулся по пояс в окно, чуть не высадив плечами раму.

— Я не согласен. А скот где пасти будем?

— Лучше у Пенина рва… там раньше было турецкое, а потом цыганское кладбище…

— Значит, с турками да цыганами побратаемся, так что ли? — вставила Тучиха, качая головой в знак несогласия и возмущения.

— Кладбище должно быть недалеко от села. Подскажите! Вы же лучше меня знаете местность.

— У реки нельзя. Выртешница снесет его в половодье. Река страшнее завода.

— Ну, ладно! Смотрите: вот вам четыре направления: на востоке — старое кладбище; на западе — река; на севере холм — пастухи возражают; на юге — Пенин ров, нацменьшинство воспротивится. Другого участка свободной земли я не вижу. Придется класть покойников рядом с цыганами или объединиться с соседним селом и хоронить на ихнем кладбище.

Молчавшая, как посторонняя, Игна вдруг отняла руки от груди, выпрямилась и сказала, как отрезала:

— Не отдадим кладбище!

Все были ошеломлены. Смотрели на нее, красную, гневную, забывшую о том, что сегодня должна решаться ее судьба. Дивились ее смелости и непреклонности.

— Хорошо, Игна! — начал председатель, — но ты сама видишь, что из нашего сопротивления ничего не выходит. Заводу нужна земля, и он ее возьмет. Ты сама убедилась, что из-за наших «бунтов» на нас стали косо смотреть. Они ничего не дают.

— Нужно ехать прямо в Центральный Комитет!

— А не получится снова так, как с Цветиными лугами, когда жалобу переслали сюда?

— Поедем и не вернемся, пока не получим ответа. Или, скажем, отменяйте, иди забастовку устроим! Бросим работу в кооперативе и мужей заберем с завода!

Игна говорила так, словно не ее сейчас должны исключать из правления. Чувствовалось, что говорит она наболевшие слова, идущие от сердца.

— Наши здесь боятся, потому что они пешки, а чем выше человек, тем он сильнее. Вот я и говорю: идемте к сильным. Они нас скорее поймут! — Игна села и снова скрестила руки на груди.

Пастух Евлогий ухватился за предложение Игны обеими руками:

— Не сдадимся, товарищи!

— Сложим оружие — так и нас выселят! — неистовствовала жена Тучи.

У Дянко душа радовалась. Он поднял глаза на Мару. А она давно не сводила с него восторженного взгляда. Он покорил ее сердце своей любовью к селу, непримиримостью к неправде и насилию.

— Я тоже за то, чтобы послать делегацию! — взволнованно прошептала она, не отрывая взгляда от Дянко.

Председатель повернулся к Милке, но та опередила его:

— Может, к мертвым будут добрее, чем к живым.

После этого перешли к обсуждению второго вопроса. Как только председатель объявил об этом, Игна встала и заявила:

— А обо мне плакать нечего!

— Игна, пойми же, — вмешался председатель. — Я очень хочу, чтобы ты осталась членом правления, но как это сделать — ума не приложу… Бывают моменты, когда большую правду приходится протаскивать сквозь маленькое игольное ушко!

— Товарищ председатель! — раздался тут голос Тучихи, — делегация-то все равно поедет, вот мы там и этот вопрос поставим. Так, мол, и так: Игне нашей цены нет. Столько времени откладывали этот вопрос и сейчас отложим. Мужей наших на завод забрали, так почему же нас, женщин, к руководству не допускаете?

— Правильно! — обрадованно поддержала ее Мара.

— Нет, нет! — запротестовала Игна. — Не надо! Вы меня исключите, чтобы, когда пойду в Центральный Комитет, руки у меня были развязаны, я им там такого наговорю! Буду разговаривать с ними не как член правления, а как рядовой член кооператива.

На том и закончилось заседание.

Слаженность мыслей и чувств людей, казалось, передалась снежинкам, они падали теперь большими хлопьями, сливались, текли белыми зигзагообразными лентами, мягко устилая землю.

Впервые Мара не ушла вместе со всеми. Осталась сама, никто ее не просил, не задерживал. В сердце ее наступал прилив. Председатель сегодня казался ей гораздо сильнее, чем прежде, он будто вырос, раздался в плечах, в глазах светилась непоколебимая твердость.

— И я хочу поехать в составе делегации, — запинаясь, сказала она, чувствуя, как пылают огнем щеки. И, словно оправдываясь, добавила:

— Ой, что-то печка твоя распылалась! Можно пропасть от жары! — и открыла форточку, словно собиралась сидеть в этой комнате всю ночь.

Как только делегация вернулась из Софии, по селу разнесся слух:

— Учительница Мара и председатель поженились!

— Не может быть! Когда? Где! Они же насчет кладбища ездили!