Стоян Даскалов - Цветины луга

— А ну-ка, улыбнись! Улыбнись, дочка, да поиграй с детьми, ты ведь еще совсем молодая. У тебя вся жизнь впереди! Погибшим вечная слава, а молодым… молодым широкая и светлая дорога! — он взмахнул жезлом, и перед ее глазами сверкнул зеленый знак, как зеленый огонек светофора.

Будто разбились мутные стекла, заслонявшие ей свет, и в круглом зеленом пятачке она увидела зеленые лужайки и леса. Все вокруг стало зеленым. Даже небо. Она не видела своих глаз, но ей казалось, что и они позеленели.

— Верно говорю! — весело сказал бай Дафин. — Твоя жизнь — дети! Народишь себе детей… — он взмахнул жезлом и даже ногой притопнул. — Погоди, вот провожу поезд, скажу тебе еще кое-чего… Мы, рабочий класс, — потому как крестьянского, ясное дело, уже нет — должны размножаться и жить! Да что там! Не мне тебя учить!..

Запах цветов ослабил тиски, сжимавшие ее сердце, а зеленый жезл напомнил, что есть поляны и луга и что, в сущности, жизнь прекрасна. Она стояла рядом с бай Дафином у его будки и ждала появления поезда, но уже не безучастно, как раньше. Стояла и думала, отчего это она, словно маленькая девочка, с замиранием сердца ждет, что принесет ей этот поезд. Сколько раз ей приходилось встречать поезда, ездить на них, и казалось, она навсегда потеряла к ним интерес, а тут вдруг в сердце затрепетала какая-то струна.

А бай Дафин, надевавший форму только когда знал, что приедет начальство, да по праздникам, стоял в своем обычном облачении из домотканого сукна, вытянувшись в струнку, как солдат. Мара смотрела, как он встречает поезд, и вся его фигура, каждое его движение веселили ее. Еще вчера старик был сельским сторожем, а теперь, как он сам гордо называл себя, — «рабочий класс». Его будка белела на зеленом склоне Могилы, точно чайка. Дуги рельсов на повороте блестели, словно пара отполированных от долгого употребления коромысел. Поезда все еще не было видно.

Могила, торчащая на ровном месте, словно давно забытый кем-то огромный стог сена, заставила железную дорогу выгнуться, образовать две крутых дуги. Поезд вылетал из-за поворота, извиваясь, точно огненный змей: хвост его не успевал вынырнуть из-за одного поворота, а голова уже скрывалась за другим. Он мог раздавить человека, как букашку. На этом участке погибло немало скота, а однажды здесь попал под поезд один из путевых рабочих.

«Это место очень удобное для самоубийства», — подумала Мара, но тут же отогнала эту мысль. Она боялась за детей: вдруг кто-нибудь выскочит на линию, зазевается — того и гляди очутится под колесами поезда. Да, работа бай Дафина не из легких! Ему надо быть начеку и днем, и ночью. Ко всему прочему, ручьи, бегущие после дождей с Могилы, часто размывали линию.

Грохот нарастал. Бай Дафин еще больше вытянулся да так и застыл, упиваясь шумом проходящего поезда, как курильщик табачным дымом. Он знал, что за его работой следят и орешчане, и заводские, старался угодить и тем, и другим — старик дорожил своим куском хлеба.

Много раз дети встречали и провожали поезда, но этот поезд был особенный. Им казалось, что это заводской поезд. Завод посылает его за машинами, и чем больше будет проходить поездов, тем быстрее будет расти завод. Эти поезда — что артерии для нового железного существа. Без них оно не могло бы жить. Об этом им говорил бай Дафин, а теперь вылетевший из-за поворота поезд словно подтверждал правдивость его слов. Бай Дафин поднял зеленый круглый жезл и опустил его лишь тогда, когда последний вагон поезда, натруженного машинами, скрылся за вторым поворотом. Ребята сгрудились вокруг учительницы, словно цыплята вокруг наседки.

— А что за машины были на платформах? — спрашивали они ее, но она не стала отвечать и кивнула бай Дафину.

Старый будочник собрал их в кружок перед будкой и стал объяснять:

— Гм… Те большущие амбары, что построены на месте Челебийского леса, называются цека. Так вот машины те для этих цеков. В каждом цеку будет полно машин, а между цеками проложат линии транспортеров. Транспортеры еще не привезли, но главный инженер говорил, что к Первому мая прибудут. Целая делегация поехала в ГДР просить, чтобы выслали досрочно. А там кто его знает, немцы ведь народ аккуратный, любят точность.

Дети смотрели в сторону завода. Там уже высились трубы.

— Бай Дафин, а какая высота вон той большой трубы?

Старик посмотрел на заводскую трубу, затем на Могилу. Курган был для него мерилом высоты.

— Гм! Пожалуй, такой же, как Могила.

— Папка говорил — семьдесят пять метров!

Бай Дафин опять посмотрел на курган.

— Возможно! Если, скажем, Могила — это Орешец, то труба эта — рабочий класс и, значит, хоть на одну пядь да выше Могилы. Правильно я говорю, а, учительница?

Мара слушала с интересом, как бай Дафин просвещает детей в области техники. Он путал названия, термины. Чувствовалось, что и в голове у него царит полный ералаш. Маре вдруг представилось, что его голова набита смесью зерна и кусочков железа разной величины и формы.

— А какая машина будет самой сильной? — внезапно спросила Яничка.

Бай Дафин, почувствовав затруднение, ловко увернулся от ответа:

— Погоди, вот выдою корову, тогда…

И направился к навесу, где стояла его сытая, гладкая корова с холеной, блестящей шерстью. Он привел ее сюда еще осенью, как только поступил на работу. Здесь она отелилась и начала давать молоко. Бай Дафин сам ее пас, а она давала так много молока, что ему ничего не стоило выкраивать по бидончику для своих односельчан. Он сам носил им молоко в заводские бараки.

У коровы этой был свой, особый режим: в десять часов утра, как только пройдет товарный поезд, бай Дафин брал подойник и шел доить корову. Она, казалось, ждала с нетерпением, когда прогромыхает поезд, стояла смирно, и бай Дафин шутя надаивал полное ведро белого пенистого молока. Так повторялось каждый день. Грохот поезда как бы массировал коровье вымя, и молоко само лилось в подойник. Бай Дафину не нужно было оттягивать соски и сдавливать их пальцами. Но стоило немного задержаться — корова подтягивала вымя и сколько он ни тяни ее за соски, как голодный теленок, молоко и не капнет. Прямо горе было с этой коровой! Несколько дней тому назад изменилось расписание. Теперь десятичасовой поезд проходил позже. Напрасно бай Дафин пробовал доить ее в десять часов. Как бы не так! Уж он ее и гладил, и вымя ей растирал. Молока не было и в помине. Нужен был поезд, а где его взять, когда он ходил теперь на целых два часа позже! Не то что орешчанам, самому бай Дафину теперь не хватало молока. Он и на завод ходил, жаловался Туче, приводил его к себе, садился при нем доить корову. Туча понимал, что дело плохо, что молоко у коровы может перегореть и она вовсе перестанет доиться, но помочь бай Дафину не мог.