Стоян Даскалов - Цветины луга

— Да, но скоро зима…

— Тогда обратись к инженеру, чтобы он назначил тебя главным поливальщиком клумб.

— А меня не интересует, как это будет называться. При условии, что я останусь здесь, со своей семьей, я согласен взяться за озеленение территории.

— А что будет с кооперативом? — возмущенно спросила она.

— Выдвинут кого-нибудь из местных, из своих. Я и без того стал совсем чужим. Вернут кого-нибудь с завода.

Постепенно Мара привыкла к тому, что дома ее ждет Дянко, ей было даже приятно это. Он обычно привозил с собой то ящик винограда, то арбуз. И даже успевал его остудить.

Она была рада, когда поздно вечером, выйдя из школы, видела у ворот поджидающую ее знакомую бричку. Начались дожди, слякоть, и она с удовольствием залезала в бричку мужа, которая доставляла ее домой в целости и сохранности.

А в техникуме дела шли совсем не так, как хотелось бы Маре. Мужу она не говорила об этом, так как знала наперед, что он ответит:

«Твоя беда в том, что ты смотришь на жизнь сквозь розовые очки. А смотреть на вещи надо трезво. Ты теперь не одна, у тебя ребенок. Время романтики и увлечений ушло в область преданий».

Она представляла себе первый год работы в техникуме совсем иначе. Думала, что здесь не будет места мелким склокам, мещанству, двуличию. Зная, какой жизнью живет завод, полагала, что и в техникуме все будет так, что она заживет яркой, осмысленной жизнью, полной творческих взлетов. А получилось так, что с первых же дней начались ссоры. Каждый думал только о себе, пытался доказать, что он лучше других. Директор же, вместо того чтобы пресечь это, только подливал масла в огонь. В коллективе процветали зависть и клевета. Стоило Маре опоздать, как об этом немедленно становилось известно директору, словно кто-то из ее коллег наблюдал за ней из окна. Вот и сегодня запыхавшаяся Мара предстала перед ясные очи директора.

— Так больше продолжаться не может, товарищ Георгиева!

— Но вы ведь знаете, что… — сгорая от стыда, оправдывалась Мара.

Раньше она делала замечания опоздавшим учителям, а теперь самой приходилось давать объяснения.

— Больше чтоб этого не было.

— Но я ведь ставила вопрос о третьем уроке…

— Но ваши коллеги не согласились. Отдайте ребенка в ясли, все будет в порядке.

— Но я же еще кормлю его.

— Вы, может, будете кормить его целый год, а у нас нужно работать. Возьмите отпуск за свой счет.

— Но я же первый год работаю в техникуме. Мне надо освоиться, изучить специфику и полностью войти в курс дела.

— Но не за счет учащихся! В сельской школе, может, и разрешалось…

— Товарищ директор!

— В общем, это вам не Орешец! — продолжал директор. — Я делаю вам последнее предупреждение. Возвращайтесь в село или бросайте работу, но я больше терпеть подобное безобразие не намерен. И коллеги ваши возмущаются. Учащиеся — тоже.

В этот день Мара вернулась с работы вся разбитая. Ребенок сосал грудь, но она не испытывала того блаженства, что обычно. И ребенок тоже, будто его подменили, плакал, дергал грудь, словно его кормили отравой. Мара под конец разозлилась и положила его в коляску.

Такой и застал ее Дянко Георгиев. Мать Мары вынесла ребенка на балкон и пыталась успокоить его, но он хотел есть и продолжал плакать.

— Что случилось? Почему он плачет? Что с ним? — обеспокоенно спросил Дянко.

Мара не ответила. Теща Дянко, женщина тихая и молчаливая, тоже ничего не сказала, не желая подливать масла в огонь. А пожаловаться было на что.

Вернувшись из техникума, Мара набросилась на мать:

— Ты почему не дала ему каши?

— Откуда я знаю, что ему давать? У вас теперь все по-новому. Сделаешь, да вдруг не так… Ты ведь все говоришь: «Я сама!»

Обедали молча. Никто не проронил ни слова. Мара, немного успокоившись, накормила ребенка, он утих и только тогда она села за стол.

— В какое неудачное время родился наш ребенок, — сказала она. — Если бы он родился в середине учебного года, у меня был бы свободный месяц до родов и два после. А то я во время каникул и не почувствовала отпуска.

— Сама виновата. Надо было раньше обратить на меня внимание… — попытался пошутить муж.

Дянко не договорил, но Мара поняла, на что он намекал.

Он хотел сказать: «Все мечтала о врачах да инженерах», зная о том, что ей когда-то давно нравился врач, а потом главный инженер.

Поняв неуместность и грубость шутки, Дянко попытался ее загладить:

— А что случилось, отчего это ты сегодня такая мрачная?

— Эгоисты!

— Кто?

— Все! И учителя, и директор. На две-три минуты опоздала, так они чуть меня не съели…

— А я что тебе говорил всегда?! Теперь сама убедилась, что я был прав! Наконец-то ты начала прозревать!

— Это, говорит, вам не сельская школа! Учитель должен давать ученикам пример дисциплины. И предъявил мне ультиматум: или отдать ребенка в детские ясли, или уходить с работы.

Дянко от неожиданности положил ложку.

— Так вот чего ему хочется! — воскликнул он.

— Или вернуться в Орешец.

— Ну, конечно! Он ведь ставленник Солнышка и действует его методами. Я же тебе говорил, что он с самого начала возражал против твоей кандидатуры. Он хотел устроить в техникум свояченицу, да не выгорело.

— Это очень скверно, если он ополчится против меня с этих пор. Начнутся дрязги, пересуды… И так уже по коридорам шушукаются: «Родила в кабинете главного инженера, и считает, что ей все позволено». А я вовсе ничего не считаю!

— Не обращай на это внимания!

— Обидно, что в нашей среде появились, как бы это лучше сказать, признаки разложения. У нас в школе была одна Савка, а здесь все такие!

— Я тебе все время об этом говорил, — снова начал Дянко, воспользовавшись ее настроением. — И очень рад, что ты, наконец, сняла розовые очки и начала воспринимать жизнь такой, как она есть. Когда-то все было по-другому! Учителя были апостолами, прометеями, идеалистами, а нынче каждый смотрит, как бы поменьше работать и побольше урвать…

— Разве можно так жить? К чему это приведет?

— К трезвому взгляду на вещи, — ответил Дянко. — Во всяком случае не к коммунизму. До коммунизма нам еще не один пуд соли придется съесть.

Мару охватило чувство примиренчества. Она слушала мужа, радуясь, что он приехал, соглашаясь с ним. Она знала, что он видел и пережил больше, чем она. Его обманывали и оскорбляли, мучили и наказывали. И, наконец, послали на «исправление» в Орешец. И Дянко «исправился» — перестал спорить, слепо подчинялся указаниям руководства, механически выполняя свои обязанности…

— Знаешь, кто поможет и тебе и мне? Главный инженер! Только он сможет поставить твоего директора на место.

Упоминание о главном инженере разозлило Мару.

— Ни в коем случае! — раздраженно возразила она.