Татьяна Перцева - Город уходит в тень

В пятом классе у нас уже были разные учителя. Удивительные люди. Общее у них было одно: необыкновенно порядочное отношение к своей работе. Они не знали слова «менеджер». Они не знали слова «халтура». Они просто делали свое дело. Учили детей. И воспитывали детей. И не как умели, а как надо.

Русский язык и литературу преподавала Любовь Петровна Арефьева. Красивая, жесткая, умная. У нее в классе дисциплина была военная. Без запугивания и наказаний. Впрочем, такую же дисциплину держали и остальные.

Не дадут мне соврать мои одноклассницы Лида и Люда: мы знали грамматику. Мы грамотно писали. И пишем. Даже правила кое-какие помним. И литературу мы знали. И книги читали. Не знаю, как сейчас, а тогда на лето задавали список внеклассного чтения. Который я игнорировала, поскольку уже успела все прочитать.

Помню Любовь Петровну не только я. Ее помнят все, кто еще жив.

Не знаю, помнят географичку Лидию Григорьевну или нет. Абсолютно седая женщина. Как и ее сестра Софья Григорьевна.

Софья Григорьевна заведовала школьной библиотекой. Почему-то сначала библиотека располагалась в очень странной пристройке, неуклюжей, высокой, деревянной, рядом с пришкольным участком. Туда вела довольно высокая лестница. Я точно знаю, потому что там выдавали школьные тетради: в то время купить их было нелегко, поэтому тетради выдавались в школе, а меня и еще кого-то за ними послали.

Позже, когда я перешла в четвертый класс, к двухэтажному зданию аврально пристроили третий этаж. Буквально за школьные каникулы. Осенью третий этаж уже был. И держится до сих пор. Тогда библиотеку перевели в здание школы, а пристройку снесли.

Лидия Григорьевна была одинокой. У Софьи Григорьевны, по-моему, был внук Сережа, который с первого класса учился в нашей школе, один мальчик среди девочек, не знаю, по какой причине.

Почему-то я завоевала симпатию Лидии Григорьевны, возможно тем, что знала имена художников — а журнал «Огонек» на что? Нужно отдать должное редколлегии: в каждом номере на развороте помещались репродукции русских художников. Четыре репродукции. Я их вырывала и хранила в папке. Как-то она пригласила меня к себе. Жила Лидия Григорьевна в конце Обсерваторской, рядом со школой, прямо в тупике, в огромном коммунальном дворе. Как войдешь, слева. Квартира была однокомнатной, темной, с единственным окном. По стенам висели картины. Сосны, лес, ущелья, горные реки. Пейзажи. Как рассказала Лидия Григорьевна, ее муж был геологом и художником-любителем. Сейчас, вспоминая картины, я понимаю, что они были совсем неплохими. А еще она давала мне книжки почитать. Вот такие были у нас учителя.

Математику у нас преподавала Клавдия Васильевна. Маленькая, хрупкая женщина с железным характером. Преподаватель прекрасный. Жила она по правую сторону Кренкеля (от нашего дома), в самой середине, тоже в коммунальном дворе. Очень скромно. Она и преподаватель английского меня вытащили.

Перед пятым классом я сильно заболела. Мне было велено лежать в постели, пить салицилку с молоком, колоть уколы, признали порок сердца и ревмокардит. Через 63 года этот порок мне аукнулся. Я и лежала. Пропустила половину учебного года. Телевизоров еще не было, помирала со скуки. Ну и пропустила все. Тогда английский был с пятого класса. Когда пришла — либо на второй год, либо что-то делай.

С математикой не слишком сложилось. Получила переэкзаменовку. Но Клавдия Васильевна отвела меня к одной пожилой женщине. Заметьте, не стала заниматься сама — этика не позволяла. Я прозанималась с ней два месяца, ходила одна, тогда никто никого никуда не провожал, в августе сдала, причем легко. Нужно было, в частности, решать длиннющие примеры, и я блестяще справилась. Потом снова запустила, и это доказывает, что я не дура, а редкий лодырь.

С английским было сложнее. Но Абрам Ильич, высокий худой мужчина, очень строгий и очень знающий, дал адрес одной старушки на Финкельштейна. Через некоторое время я легко догнала класс, и потом у меня были пятерки.

Очень жаль, что он ушел из школы, но сменившая его Берта Рудольфовна, редкой красоты женщина, была таким же блестящим преподавателем, и потом она сыграла решающую роль в моей дальнейшей судьбе. За это я искренне ей благодарна.

Про Татьяну Владимировну Брейтигам я писала. Такого учителя биологии еще поискать — не найдешь. Такого пришкольного участка, как в нашей школе, поискать — не найдешь. И опять держала весь класс…

Меня неизменно поражает вот что: советские учителя и врачи традиционно получали очень маленькую зарплату, хотя тогда зарплаты вообще были невелики, но и цены низкие и понижались каждый год. И вот на эту маленькую зарплату и те и другие как-то умудрялись одеваться, жить, а главное — выполнять свои прямые обязанности не просто добросовестно, а идеально. Раньше говорили: с душой. Несмотря на отношения «учитель — ученик», в младших классах создавалось впечатление, что в классе все свои. Почти домашние отношения «родитель — дети». При этом никакой фамильярности. Никто на уроках не ругался матом, учителя никого не били, ничего подобного было невозможно вообразить.

К тем врачам и тем учителям я испытываю глубочайшие уважение и любовь. Потому что с тех пор прошло много времени, а сейчас более-менее адекватно лечат только за деньги. Даром лечиться — лечиться даром. Увы. О том, как учат (за редчайшим исключением), я лучше умолчу. То, чему нас учили очень много лет назад, почему-то намертво застряло в памяти. Недавно я объясняла разницу между причастием и прилагательным, не заглядывая в учебники. И тоже недавно сдавала всеобщий тест по географии. Причем написала кому-то, что я знаю географию не лучше Митрофанушки и сдавать боюсь. Потом любопытство взяло верх. Результат потряс. Из 30 вопросов я ответила на 26. Географию я учила… дай бог памяти… Значит, так учили. И значит, так училась. И значит, в СССР существовала прекрасная образовательная система, если с пятьдесят седьмого года я что-то помню.

И вот что интересно: времена были трудные. Школа наша считалась привилегированной. Но учились там не только дети министров, партийных работников, кагэбэшников, но и самые обыкновенные, и таких было большинство. Были очень бедные. Были чуть побогаче. Были обеспеченные. Вот только разницы между нами не замечалось. Никого не подвозили в школу на машинах. Никого не выделяли. И сами дети не выделялись. Судьба была разная. Но я поняла, правда, потом, что все зависело от человека. В каких бы условиях он ни рос. Одна просто не стала учиться, как ее бабушка, мать, сестра. Ушла после седьмого класса. Второй попал в дурную компанию. Сел за групповое изнасилование. Вышел. Его зарезали в драке. Причем был он не из бедной семьи. Остальные выросли, выучились, вышли в люди. И условия жизни при этом значения не имели. Моя подруга жила сначала в общем бараке-общежитии. Потом в крохотной клетушке на пять метров с такой же крохотной верандочкой. Закончила школу. Вечерний институт. Вышла замуж. Хулиган Женька, живший в грязной глинобитной лачуге, позже закончил политех. Никто, как сейчас выражаются, не «пошел в бандиты», почти никто. Я сейчас вспоминаю одноклассников: порядочные, достойные, неглупые люди, ряды которых, к сожалению, стремительно редеют ((