Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

Он был прав. Я рассмеялся.

Мы с Мэтти особо не говорим. Когда оба в камере, лежим на нарах читаем или отжимаемся от пола, холод бетона сквозь ладони поднимается в мышцы рук, или по очереди срем в унитаз стараясь не смотреть друг на друга.

Атас, сказал как то вечером Мэтти в кромешной темноте, свет уже выключили, вскочил с нар и пошел к унитазу, сегодня давали тако.

Сто восемьдесят дней минус то что отсидел до суда. Вот сколько мне дали. Арестовали двадцать шестого февраля и на следущий день предъявили обвинение. Я думал типа сперва тебя привозят в полицейский участок, потом отпускают и гуляй до суда, но меня — после того как я вломился в чужой дом, потом угнал машину и меня взяли с полными карманами травы, — меня, разумеется, не отпустили. Сегодня утро пятнадцатого апреля и сидеть мне еще сто тридцать два дня. Вот где прорезалась способность к математике — глядите, как я ловко вычитаю. Здесь много какие таланты просыпаються.

Двадцать шестого февраля я вышвырнул Кауи из машины и поехал прямиком к шерифу будто что то хочу передать. Шериф, а потом и другие копы медленно подошли ко мне в мешковатых черных пальто и обступили машину. Я щурился от красно синих огней полицейских мигалок. В рациях трещал ветер, копы что то бормотали себе в пальто пока окружали машину не сводя с меня глаз. Я же держал руки на руле и старался дышать медленно. И вспоминал все когда либо слышанные рассказы о том что нужно делать, чтобы тебя не пристрелили.

У нас с Кауи не было времени на разговоры. Да, мы снова могли убежать, бросить машину и скрыться в городе. Не знаю, наверное я дошел до точки и решил что пошли они все нахуй, никуда я больше не побегу. Раньше мы говорили про Ноа, акул, что он чуствовал, что мы чуствовали и нет ли в нас того же что было в нем. Ну, если его больше нет, это еще не значит что все кончено. Но посмотрите на Кауи и чем она занималась и посмотрите на меня, что сделал я?

Ответ прост. Я сделал то, что было нужно всем нам.

Все это произошло на глазах у Кауи, нехорошо, конечно, но другого выхода просто не было. Она в универе выучила кучу всякого, типа, как строить разные штуки. Как делать разные штуки. И не надо ей все это — полиция, пакалоло, кража, бегство.

И вот когда я и копы, когда они меня остановили, самое худшее было ждать. Я вам клянусь. У меня было такое чуство, что они могут проделать со мной все что захотят и никто им не помешает. Я сидел и смотрел пока они рассматривали машину. Шериф наверняка пробивал ее по базе угонов, он чего то писал в блокноте и нажимал на кнопки рации на плече. Треники Ноа сползали с моей задницы, до того они были малы. Швы кусались и врезались в кожу.

Наконец шериф махнул, мол, опусти стекло. Я опустил.

Он такой: руки на руль.

Я и не убирал, говорю.

А сестра где? — спросил шериф.

Да она мне весь мозг вынесла, сказал я, пришлось выбросить ее из машины. Не знаю куда она пошла.

Ну и он такой типа, когда я вас отпустил, думал то что все кончится хорошо.

Ага, конечно, ответил я, это вы еще меня не знаете.

У стойки раковины в камере край с ребром. Я где то читал что тайские боксеры на тренировках дубасят себя палками по берцовым костям, чтобы убить нервные окончания укрепить кости и не чуствовать боли. И потом им якобы вообще не больно. Вот и я проходя три с половиной шага от двери до нар поворачиваюсь и тыкаюсь голенью о край стойки. Совсем легонько. Чтобы убить нервы. Три с половиной шага, тык. Три с половиной шага, тык. В первый раз когда я стукнулся о ребро, меня пробрало аж до зубов, боль взорвалась как хлопушка с конфети, мне показалось, что я увидел как покраснели вены в голове, иглы вонзились в кости. Но потом когда я некоторое время побился об это ребро (три шага, тык, три шага, тык) боль и правда поутихла.

— Ну ты, Рокки, — говорит Мэтти с нар, голос у него спокойный и мягкий, ему бы диктором на радио работать, — может, хватит, утром потренируешься. Ночь на дворе, блин.

— Я думал ты спишь, — говорю я, не оборачиваясь. Сквозь окошко в двери пробивается тусклый свет. Холод от пола поднимается по ступням, но голени горячие, пульс бьется милионом мельчайших нитей боли.

— Я вообще-то пытался подрочить, — говорит он так, словно это обычное дело. — А это трудно когда кто то пинает сраную раковину.

Я улыбаюсь в темноте. Я все так же стою спиной к Мэтти и нарам, но все равно улыбаюсь.

— Ладно, — говорю я, — дрочи дальше, игрок.

Он хотя бы делает это под одеялом. Я возвращаюсь к нарам, забираюсь к себе на верх, и снизу тут же доноситься мерный негромкий скрип, рама гнется и качается. Может, Мэтти прикалывается, конечно, но я все равно лежу наверху пока он не заканчивает, ага, таращусь в стену и думаю: может, если долго смотреть, я разберу написаные там слова, пусть даже без света.

— Я так понимаю, ты мне толком не рассказываешь о том, каково тебе там, — говорит мама по телефону. Осталось двенадцать минут, потому что я сначала разговаривал с Кауи.

— Здесь скучно, мам, правда, — говорю я. — Вообще ничего не происходит. Мы просто сидим, сидим, сидим.

— Телевизор смотрите?

— А то. Хочешь хохму? — Я едва удерживаюсь от смеха. — Раньше, когда я работал на складе, по выходным иногда только и делал что смотрел телевизор. А теперь я это дело терпеть не могу.

— Вас там разве не гоняют на работу? Вроде я что-то такое читала, что заключенных используют в качестве бесплатной рабочей силы.

— Да, есть такое. Но тут целая система, чтобы попасть в команду, которая работает на свежем воздухе, ну, в лесу и все такое. Сперва тебя ставят только на работу в помещении, а потом, если все нормально и ты вел себя хорошо, тебя могут отправить туда. Может, и моя очередь подойдет. Охрана тут вечно говнится и при первой же возможности норовит тебя этого лишить.

— А.

— Так что, может, я и сам туда не хочу. Не знаю.

— Понятно. — Она легонько кашляет. Просто чтобы заполнить паузу. В трубке слышен глухой стук, шуршит бумажный пакет, и я вспоминаю продуктовые магазины, как там светло, просторно, и как это было раньше, в “Дж. Ямамото”.

— Тут никому нельзя давать повода к тебе прицепиться. Понимаешь? Как только у кого-то появится повод к тебе прицепиться, все, кранты, ты проиграл.

— Ты скоро будешь дома, — говорит мама. Она говорит это каждый раз, когда не может придумать, что еще сказать.

— Как папа? — спрашиваю я. — Кауи говорит, он… не знаю. Что у него проблемы.

— Твой отец, — говорит мама.

— Да, мам, — говорю я. — Кто же еще?

— У него все в порядке.

— Мам.

— Мы справляемся, — говорит она. — У нас тут то же самое, что и у тебя там.

— Ага, то же самое, — говорю я. — Хрена с два.

— Нет-нет, — говорит мама. — Не в этом смысле. Я имею в виду… ты же не рассказываешь мне, как ты там на самом деле.