Анна Матвеева - Каждые сто лет. Роман с дневником [litres]

Девочки из нашей группы делают вид, что рады за меня, но каждая при этом считает выбор факультетского начальства несправедливым. Надя просто негодует, даже не пытаясь это скрыть. Честно говоря, на её месте я бы тоже злилась, потому что язык Надя знает блестяще, да и произношение у неё немногим хуже моего. «Гласных нет», – пояснила своё решение Светлана Юрьевна, а потом добавила: «Зато претензий слишком много».

Париж! Самой не верится! Я еду туда на три месяца.

– Поди, останешься? – с интересом спросила вчера Княжна.

У неё редкий период более-менее терпимого ко мне отношения, и она уже составила список на пять страниц – что я должна ей привезти из Парижа (в списке жирно подчёркнуты «калготки с ликрой» и «туш Ланком»). Димка пообещал дать мне с собой денег, чтобы хватило на всё. Они сейчас живут очень даже хорошо, и «калготки» Ира покупает на рынке – фирменные, втридорога, но, конечно, ни разу не французские.

Остаться в Париже? Эту фразу я ещё не репетировала, и она меня, честно сказать, пугает. Не хочу, чтобы Андрюша от меня отвыкал. Каждый день забираю его из детского сада, по пути домой мы разговариваем, смеёмся, иногда он обнимает меня и так вдавливает свою тяжёлую головёнку мне в бок, что становится больно. Он как будто хочет спрятаться, исчезнуть с моей помощью…

В садике Андрюше трудно: ребята с ним не играют, воспитатель без конца жалуется на «капризы и плохое поведение за столом». Единственный мальчик, с которым Андрюша более-менее ладил, тихий беленький Ваня Степанов, перешёл в группу сокращённого дня. Теперь Андрюша ходит в сад, как на каторгу, каждое утро умоляет меня и маму оставить его дома. Андрюша живёт с нами, потому что Димка и Княжна строят дом в Цыганском посёлке. Строительство идёт медленно: то рабочие запивают, то материалов не хватает.

Вчера Андрюшу забирала из садика мама. Пришла взволнованная: говорит, у него формируется образное мышление. «Показала ему цветущую рябину, и он сказал, что она походит на цветную капусту, представляешь?» Действительно похоже. А я тем же вечером случайно встретила на троллейбусной остановке Алину Юрьевну. Наша бывшая классная теперь продаёт «Гербалайф» и носит на лацкане пиджака значок с буквами: «Хочешь похудеть? Спроси меня как!» Незнакомая толстая бабка долго разглядывала этот значок и саму Алину Юрьевну, а потом сказала язвительно:

– Ты лучше меня спроси как! Деньги в одну ночь сгорят, вот и похудеешь. Спасибо управительству…

И засмеялась, колыхая телесами: до похудания ей ещё очень далеко! Алина Юрьевна поджала губы, но бабке ничего не ответила. Пыталась соблазнить меня своими пилюлями и питательными коктейлями, я еле от неё отделалась и пришла домой в ужасном настроении. А сегодня в университете мне сказали про Париж – и теперь я совершенно счастлива!

Я. Еду. В Париж! Я!

– Я была готова получить такое от Евгении, но ты! Как же ты смеешь так поступать со своею жизнью?

– Но ведь говоришь – «со своею»! Так дай мне возможность самой решить…

– Столько лет отдать семье, детям и теперь иметь на старости лет одни лишь слёзы…

Юлия Александровна плакала, не скрываясь Даши, а та не знала, что делать. К выходкам старшей барышни прислуга давно привыкла, но Ксения Михайловна никогда себе не позволяли огорчать матушку.

Жилец отсутствовал, а говорили-то об нём: Даша давно догадалась про них с барышней. Видала, как Константин Константинович ждёт за углом Ксению Михайловну, поддерживает её за локоток… Как-то раньше ушёл, не сказавши, так барышня едва не зарыдали. Лицом все побледнели! Даша могла наверное сказать, что жилец – из женатых. Можно и метрику не смотреть. По всему видно: мужчина семейный. Пальто залатано добротно, ткань для сюртука выбрана женской рукой. Небось, и детки имеются. Ой, что будет!

Барышня говорит тихо, не чета громогласной Евгении Михайловне, но Даше за стеной всё одно слышно каждое слово:

– Если не благословишь, уйду гражданским браком.

– Побойся Бога, Ксения!

– Мама, милая мама! – заплакала наконец и Ксения Михайловна. – Ты сама прожила целую жизнь без любви и желаешь мне такой доли?

– Нет между вами любви! Я верно знаю, нет её! Он видит в тебе только свежесть, чистоту! Красоты в тебе нет, одной ценности – та свежесть, но ей быстро приходит конец. Как только дети пойдут, он тут же к тебе остынет. А может, и прежде… И потом, ну что у него за душой? Долги?

«Жена и детки», – шёпотом подсказала Даша, но барыня через стену, конечно, не расслышала.

– Его при кафедре оставят, – заторопилась Ксения. – Большое будущее прочат.

– Нет, нет и нет! – трижды вскричала Юлия Александровна, будто одного раза недостаточно. – Прокляну, коли осмелишься!

Вдруг, словно спохватившись, барыня добавила по-французски:

– Ciel! Xenie! Nous avons oublié que Dacha pouvait nous entendre. Cela ne peut être! [32]

Даша, разобрав в этой фразе своё имя, крякнула от досады и, отлепив ухо от стены, пошла в переднюю. Вскоре туда выбежала заплаканная Ксения Михайловна, на ходу прикалывая шляпку к волосам. Спохватилась, вернулась в комнаты, чем-то недолго шуршала и снова явилась в переднюю… с чемоданчиком!

– Прикажете извозчика? – пискнула Даша, но барышня не ответили. Так и выбежали с чемоданчиком, в криво приколотой шляпе.

А барыня остались совсем одни.

Сегодня Андрюша выглядел гораздо лучше, чем в прошлый раз. Оделся быстро, и я обратила внимание, что ботинки у него практически чистые – в больнице не приходится гулять по чаче , как на Урале называют оттепельную грязь. Мы вышли на улицу и зажмурились от яркого солнца, от белых, искрящихся сугробов. Здесь, в больнице, зима продолжается дольше, чем в городе, как будто бы тут свой календарь. В городе уже пахнет весною, хотя верить этим обманчивым запахам не следует: на следующей неделе придёт похолодание, и столбик термометра опустится ниже отметки в 30 градусов, сказали по радио. Это плохая новость, потому что как раз в эти дни мне предстоит возить по городу двух бельгиек.

Я рассказывала об этом Андрюше во время прогулки по главной аллее до храма Святого Пантелеймона. Когда сыну становится лучше, он с удовольствием слушает мои истории про клиентов и те далёкие города, в которых, скорее всего, никогда не побывает. Я говорю про маленькие зелёные мины каштанов, хруст желудей под ногами и перчатки кленовых листьев в старых парижских парках. Живописую, как могу, ртутное вечернее море в Бретани и мечущихся белых чаек в подсвеченном фонарями небе. Одна такая чайка выхватила у меня из рук мороженое! Я рассказываю о весенних, лиловых и нагих деревьях, готовых вот-вот вспыхнуть листьями, как зелёные факелы. Вспоминаю русского клиента, диктовавшего свой адрес по телефону кому-то невидимому: имя города он произносил по буквам – Любовь, Ольга, Зинаида, Анна, Нина, Нина, Анна. Как будто звал этих женщин, чтобы они срочно пришли на помощь, все разом – Любовь, Ольга, Зинаида, две Анны и две Нины.