Анна Матвеева - Каждые сто лет. Роман с дневником [litres]

Странно, с Людо я сразу же стала говорить на французском легко, не смущаясь ошибок. Он поправлял их спокойно, не вышучивая, но и не прощая даже самой мелкой. В том, что касалось французского, он проявляет абсолютную строгость. Хоть и умиляется моим попыткам выстроить идеальную фразу. Людо изучает философию в Сорбонне. Именно у него я научилась «парижскому» прононсу: не бонжур , а бонжур-а , с лёгким выдохом в конце. От него узнала, что с парижскими официантами нужно держать ухо востро и не обижаться на их дерзкие шуточки, а отстреливаться в ответ. Людо научил меня выбирать вино (не по цене и красивой этикетке, а по году, указанному на бутылке), есть сыр с черешневым конфитюром, носить шарф в любую погоду и… любить. До него я понятия не имела, что быть вместе, оказывается, приятно. До «финала» я, впрочем, не дохожу, но меня это не очень расстраивает: говорят, что некоторым девушкам для этого нужно время. Может быть, даже годы. Пока я изображаю для Людо, что у меня всё в порядке: это намного проще, чем кажется. Ну и вообще: «Сильные духом избегают наслаждений, как мореплаватели подводных камней».

Людо сейчас снимает комнату на rue des Écoles , прямо под окном у него – бюст Ростана, где чуть не круглый год цветут розы («И в сердце плачет стих Ростана…»). С родителями он жить не хочет, хотя у них роскошная квартира на том же левом берегу. Мы начали встречаться месяц назад, и он чуть ли не сразу же потащил меня в свою бывшую школу – Эколь Нормаль, которую во Франции зовут просто Ульм, поскольку она расположена на улице Ульм. Видно, как Людо гордится своей школой. Названием «нормальная» обманываться не стоит, Эколь Нормаль – необычайная, и попасть сюда могут только лучшие из лучших. Чтобы поступить в неё, нужно сначала отучиться несколько лет в подготовительных классах и сдать потом сложнейший конкурсный экзамен. Выпускники этого высшего учебного заведения, основанного ещё в 1794 году, по условиям обязаны отработать впоследствии несколько лет на государство.

Когда мы прошли через главный вход и оказались в заросшем деревьями квадратном дворе, похожем на зону отдыха в каком-нибудь санатории, Людо тихо спросил: «Видишь этих ребят?» По периметру стен сидели и стояли студенты. Почти никто не курил, но некоторые что-то жевали и пили из картонных стаканчиков. Было время обеда. «Это цвет Франции! – гордо сказал Людо. – Здесь учились Сартр, Фуко, Деррида, Мерло-Понти и я!» Скромнягой Людо не назовёшь.

Он пытался показать мне свою комнату с розовыми стенами и чёрными словами на русском, но дверь была заперта. Тогда разочарованный Людо снова привёл меня в тот квадратный двор, и мы подошли к небольшому водоёму в самом центре.

« Le bocal aux Ernests!» – сказал Людо. – Банка с Эрнестами».

Я пригляделась: в воде плавали довольно крупные красные рыбки.

«Это Эрнесты, – объяснил мой друг. – Думаю, вначале так звали одну рыбу, а потом стали называть сразу всех, по аналогии. Эрнесты исполняют желания». Рыбки засуетились, сгрудились в одной части водоёма, всем своим видом изъявляя готовность немедленно выполнить любой каприз. «У русского поэта Пушкина есть сказка о золотой рыбке, – сказала я. – Она тоже выполняла желания». – «А как её звали? Эрнест?» – заинтересовался Людо.

Рыбки, по-моему, ждали, что мы их покормим, но у нас не было с собой ни крошки. Только если табачные…

Я загадала желание, глядя на живой красный клубок, мельтешащий под водой. «Пожалуйста, Эрнестики, пусть оно сбудется!» Всё сбылось, но какую же чушь я тогда загадала! Вспомнить стыдно. Кстати, Людо в минуты нежности зовёт меня своей маленькой крыской – mon petit rat .

Ксения надеялась, что у них с Константином родится мальчик. Он, впрочем, не говорил никогда, будто желает именно мальчика, изображал смирение в этом вопросе, но она отчего-то уверена была, что рад Костя будет только сыну. Все мужчины хотят сыновей.

Как приятно произносить это имя – Костя! Про себя Ксения заранее решила, что сына назовёт непременно в его честь. А дочь, если вдруг не случится везения, в честь Бумика – Юлией.

Здешняя хозяйка, выслушав планы Ксении, нахмурилась:

– У нас только в честь отошедших называют. – Имелось в виду, у евреев. – Но вы не из наших. А всё ж подумайте, Ксения Михайловна. Супруг-то знаком с идеями?

Ксению царапнуло слово «супруг», вновь напомнило их первое совместное лето. Денег не было ни гроша, питание – простейшее, быт – условный, как нарисованный. Но они были сыты любовью. Если бы не тот день, когда Костя признался, что у него в Перми есть семья!

Это было в Куоккале, на Высоком мосту в парке Ридингера. Костя утром получил письмо из дому и страшно мучился, не зная, как сказать ей, что уезжает. Он уж окончил к тому времени университет, с блеском защитил дипломную работу про изучение фауны девона и карбона. Ксения была на защитном испытании и волновалась за «супруга» так, что даже профессор Иноземцев сказал ей:

– Вам решительно не о чем волноваться, поверьте мне! Константин Константинович великолепно справится.

Иноземцеву чрезвычайно шла его фамилия – он был совершеннейший элегант, держался непринуждённо, по-европейски. И оказался к тому же прав: Костя выдержал защиту блистательно. Географические названия, которыми пестрила работа (а Ксения просматривала её на предмет ошибок в немецких и французских терминах), сверкали, как уральские камни, которые она однажды непременно увидит: Верейно, Дивья, Губдо, Полесны… И вдруг, как подарок, мелькнуло там же «Лёвшино».

Костя ласково улыбнулся:

– В тысяча девятьсот пятом году я был в нашем, приуральском Лёвшине, но не думал, что это знак…

А кабы подумал – какой бы милой была эта история, вот о ней рассказать бы впоследствии детям… Костя смеялся:

– Ну и расскажем! Чего же проще?

– Такое сочинять – дурно, не находишь?

– Но вся жизнь человеческая – сочинение, – выкрутился «супруг».

Первый год им приходилось особенно туго. Сняли квартиру на Васильевском, за неё платила Ксения из тех денег, что прежде давал на курсы Лёля. Учение она временно прекратила, хотя её ругали за это и педагоги, и сокурсницы, пуще всех – Рудницкая:

– Мне бы такие способности, как у тебя, Лёвшина! Не ценит человек, чего имеет!

Юлия Александровна с гражданским браком Ксении смириться не могла. Знакомым и родственникам говорила, что младшая дочь уехала к сестре в Варшаву, но потом Ксению встретила на проспекте Анета, и ложь вскрылась, как Нева по весне. Анета весьма типично хвалилась своими детьми (Алек вхож в лучшие дома Петербурга! Сына Нюши крестил архиерей!), а Ксению допрашивать не спешила, словно бы не интересуясь её судьбой. Только спросила на прощанье: «Ну а что же там в Варшаве?» Ксения не имела понятия, что в Варшаве, так как с мамой не видалась и о легенде, ею пущенной, не знала. Анета сделала выводы и на Светлой неделе явилась на Мещанскую, разодетая в пух и прах (одна шляпка, как заметила Юлия Александровна, была по цене хорошего костюма; впрочем, шляпы всегда дороги). И угораздило же Ксению и Константина совершить в тот же день примирительный визит!