Анна Матвеева - Каждые сто лет. Роман с дневником [litres]

И всё равно обидно.

Я люблю свой город и почти всегда умею показать его гостям так, чтобы они тоже – ну хотя бы немножечко! – его полюбили. Но сегодня у меня ровным счётом ничего не получалось.

Нужный нам обелиск – рядом с трассой. Мы дружно посмотрели на конструкцию, сплетённую из букв Е и А. Не знаю, о чём подумали француженки, глядя на сей «заветный вензель», но у меня в голове крутилась только одна мысль: скорей бы этот день закончился. Диан уже приняла нужную позу (лишь второе фото за весь день, между прочим): одна нога здесь, в Азии, другая – там, в Европе. Культурный шов, проложенный «на живульку» между двумя континентами. Было ужасно холодно, носы клиенток покраснели, а мой, по-моему, уже готов был отвалиться от мороза.

Снова влезли в машину, ещё не успевшую остыть, и вернулись на трассу. Все угрюмо молчали. Когда миновали МЕГУ, Вероник начала ёрзать на заднем сиденье и шептаться с подругой.

– Нам срочно нужен туалет.

– Может, потерпим до торгового центра, он совсем близко? – Тут действительно до «Радуги» рукой подать.

– Я же сказала, срочно!

Бывает, подумала я и махнула Валерию: паркуйся рядом с кладбищем. Справа от главного входа там есть общественный туалет, которому сегодня выпадет возможность представлять все туалеты Урала и не посрамить их честь перед французами. Клиенткам, видимо, правда приспичило: по дорожке они бежали резво, как от собак. Я в услугах туалета не нуждалась и сказала, что подожду их в машине. Но, возвращаясь, свернула в сторону храма. В двух шагах от него – могила Димки.

Снежное одеяло лежало красиво и ровно, можно не поправлять. «Зимой не навещают», – объяснила нам в своё время Тараканова, вот мы и не приезжаем сюда в это время года. Было странно находиться здесь одной, без мамы и Княжны. Задумчиво каркнула ворона; с высокой берёзы, под которой спит Димка, просыпался снег: мелкий, точно сеяный.

И в этот момент позади меня вдруг зазвучали отборные французские ругательства, каким не научат ни Попова, ни Казакова. Вероник стояла на дорожке, запрокинув голову. У носа – ароматизированная салфетка Fragonard , в глазах – страдание. Диан выражала своё недовольство более сдержанно, но было видно, что она тоже не понимает: как можно так жить? Культурный шов воспалялся в режиме реального времени: живая ткань отвергала пришитый орган.

– Кладбище – место не для жизни, – неумело пошутила я. А потом вдруг разозлилась на этих тёток с их согревающими подушечками и ароматизированными салфетками и выпалила не подумав: – Честно говоря, дамы, я не понимаю: зачем вам понадобился Екатеринбург?

Диан хмыкнула, а Вероник, покраснев, сказала:

– Мне нужно было увидеть вас и понять, почему он меня бросил.

– Он?

– Людовик. – Вероник ещё сильнее покраснела, и, к сожалению, это было не от холода. – Людо Дюма.

21 июля

Времени на дневник я всё это время совершенно не имела. Что дневник! Даже о том, чтобы заниматься или сесть спокойно с книгою, не было речи. Последнее такое времяпрепровождение я имела в Баку. А потом родился Цика – и всё завертелось с быстротой, о которой мне прежде сказывали, да вот только я не верила, считала, что уж у меня-то всё пойдёт по-другому!

Цикой прозвал нашего дорогого мальчика Костя. Сыночек ещё в Баку начал производить милые младенческие звуки и как бы слегка прицыкивал язычком. Да и мне так проще понимать, кого из моих Константинов я зову: бывало, что на зов откликаются сразу двое. Мне не было возможности записывать хотя бы о Цике, но вот сегодня вдруг выдался спокойный час, и я вспомнила, что последняя запись делалась мною ещё в Баку!

Теперь мы проводим лето на даче в Сиверской: здесь мне легче, у Цики няня. Мама слаба, ей выехать из города не по силам, да она и не очень рвётся. «Вот женитесь, – говорит, – тотчас приеду». Лёля был у нас единожды, в отсутствие Кости, и не скрываясь этому отсутствию радовался. Цика ему, впрочем, понравился: а как же он может не нравиться? Он прекрасный мальчик, очень развитой, умный и, по-моему, музыкальный. Похож, как всеми считается, на своего отца, хоть я в нём вижу и лёвшинское…

Огорчает меня теперь лишь наше скудное существование, когда считать приходится едва ли не каждую копейку… И ещё я жалею, что вышла из курсов, ведь желание учиться меня так и не оставило. Цика ничего не даёт делать, я себя чувствую иногда беспомощной. Заниматься – значит забрасывать его. Но надо искать заработка, хозяйничать, растить сына, да ещё и Лёву с Глебом, старших детей Кости, днями привезут из Перми… И я настроена твёрдо дать этим молодцам всё, что могу.

Я бы хотела передать им всё, что знаю, учить их, как учила бы Цику, музыке, языкам… В матери я им не навязываюсь, у них есть своя мать, пусть для неё сохранят любовь, но сама желаю к ним относиться именно как к своим детям. Будет трудно, ведь между возрастом Цики и Лёвы с Глебом такой большой скачок, к тому же я их никогда не видала да и сама воспитывалась по-тепличному. Боюсь из матери да попасть в гувернантки, когда всё влияние ограничивается словами, которых никто не слушает.

Но если придётся для мальчиков и для Цики остановить курсы навсегда, так что ж! Раньше мне это казалось погибелью, теперь я себя чувствую спокойно. Я знаю, что учиться и далее буду, так как нет для меня ничего лучше науки.

Когда мне было лет семнадцать, я на всё смотрела с точки зрения юной девушки, полагала, что люди, а особенно женщины, живут, только пока молоды. Пожилые мне представлялись скучными и ненужными, так, вроде обстановки какой… Мне казалось, только молодые могут быть веселы и бодры, а старым, думалось, должно быть скучно и заботно жить. Что жизнь их – и не жизнь, а тягота.

А вот старости я тогда боялась больше, чем теперь. Нынче смотрю иначе и верю в то, что с Костиной помощью сохраню молодость и бодрость. И в старости учиться будет время, а пока сама себе приказываю надежды не терять и работать так, как если нет ничего, грозящего прервать эту работу. Мама пишет, что нет ничего утомительней для интеллигентной женщины, чем ходить за ребёнком, что лучше хозяйство.

Но как может быть утомительно водиться с маленьким человечком, которого сама сотворила! Даже самый физический уход за ним приятен, потому что он такой крошка, он всегда мил и трогательно красив.

24 июля

Костя не пишет. Скука без него невообразимая. Сегодня едва не плакала. С нянькой опять стала ругаться, а ведь дала себе слово, что буду сдерживаться, когда узнала, что дети приедут. Да не выходит, уж очень изводит старая баба! Хорошо ещё, что занятия налаживаются, но заниматься приходится мало, а физика мне даётся так трудно!

Цика совсем крошка, а уже часто я становлюсь в тупик перед некоторыми его выходками. Такое маленькое существо, а чего-то только нет в нём! Особенно меня пугает, когда он рассердится и начинает царапаться, делает круглые глаза, сжимает рот и начинает щипаться. Я пробовала его шлёпать и возвращать ему щипки, но он очевидно именно потому и дерётся, что хочет сделать больно, так что ответная боль только пуще его раздразнивает… Откуда же взялось такое желание отомстить и сознание, что делает больно? Никто ведь его не обижал. Когда чего-нибудь добьёшься с ним, такая радость возьмёт! Но хорошо, если знаешь, как приняться. Одно время я приучила Цику очень быстро засыпать, но теперь он меня измучит всю, пока ляжет. Почему – не знаю… Иногда я на него сержусь и ругаю так, точно он понимает. Потом самой на себя смешно.