Алексей Комаров - Рассказы старого лешего

Мензбир подарил мне большую папку собственного издания с рисунками Дзорберна. Там рисунки не цветные, а черные, и это лучше. Мне очень нравилось работать в кабинете профессоров, где воздух был пропитан нафталином и по стенам до потолка стояли полки с большими картонными коробками, в которых были разложены по отрядам птицы. Вот коробка с рябками. Мы выбираем наиболее хорошо препарированные тушки — самца и самку, характерные по цвету, из одной местности, и я начинаю рисовать сначала эскизы. Эскизы обсуждались, исправлялись, и потом уже я приступал к окончательному рисунку.

Работа была сделана. Рисунки мои были отпечатаны на фабрике Кушнерева, и их можно найти в издании «Охотничьи и промысловые птицы России» под редакцией Мензбира.

Мои профессора собираются ехать в Монголию. Я им, конечно, завидую, но попроситься поехать с ними я не решился. И до сих пор сожалею об этом.

Мне нужно было ехать в Крым, в Форос, писать портреты рысистых лошадей, надо было покинуть мастерскую в Афанасьевском переулке, запереть ее, а ключ отдать Анатолию. Но вышло по-другому. Анатолий тоже уезжал из Москвы, и мастерская оставалась беспризорной. Тут подвернулся художник Депальдо. Он просил пустить его на лето в мастерскую. Обещал платить за нее хозяину дома, обещал в целости сохранить все вещи, всю обстановку. Мне он показался человеком тихим, скромным, по-видимому, не очень здоровым. Небольшого роста, бледный, с черной бородкой, он походил на грека или итальянца. С ним пришел его друг — русского заурядного вида. Они уверяли, что им до зарезу нужно работать, нужно спешно сдавать какой-то заказ, и все лето они будут не отрываясь рисовать. Анатолий посоветовал отдать им на лето мастерскую, и я отдал. С мастерской налажено, и я со спокойной душой поехал в Крым. В Крыму я пробыл до осени, написал много лошадиных портретов и ехал отдохнуть в Москве в своей мастерской. Вот и Москва, вот и Арбат, вот и Афанасьевский переулок. Звоню в свою дверь. Отпирает Депальдо. Вхожу, здороваюсь. Хочу сесть и не знаю на что. На стульях, на диване, на кровати, везде наложены кисти, краски, бумаги, консервные банки. Очищают для меня стул. Сажусь. Пол, по-видимому, не метен, как поселились. На столе гора всякого хлама. Когда же я взглянул на подоконник, то не мог понять, что там. Весь подоконник был покрыт горкой довольно высокой растительности. Не то мох, не то водоросли. Серовато-зеленоватого цвета, полупрозрачное. Подошел к окну и тут только понял, что это плесень. Плесень покрыла тарелки, чашки, ложки — всю посуду. Она так разрослась, что предметов под ней не было видно, и она казалась каким-то украшением окна. На столе стоял чайник, и около него вместо чашек приютились жестянки от тушенки. Вся посуда была погребена на окне под шубой плесени, и мои жильцы пили и ели из консервных банок. С болью в сердце обозревал я свою когда-то чистую и опрятную мастерскую: вместо моей постели — какая-то куча грязных тряпок, засаленное до предела одеяло, серая от грязи подушка. Везде разбросаны какие-то эскизы, начатые рисунки, акварели. Спрашиваю: «Как у вас с работой? Сдали ли заказ?» Оказывается, заказ еще не сдали и только еще делают подготовительные работы. Ждут вдохновения. Уезжать им очень не хочется. Я им соврал, что в Крыму я женился и скоро приедет моя жена и мне необходима моя мастерская. Через два дня они куда-то уехали. Не мало было труда вычистить, вымыть, отстирать постельное белье, переклеить обои и кое-что перекрасить.

Если вы едете из Севастополя в Ялту по шоссе, то, поднявшись из Байдарской долины на перевал, вы, проехав Байдарские ворота, неминуемо ахнете, всплеснете руками, вцепитесь в рукав соседа, выскажете: «Ах, я не могу, это так красиво!» Тут же вытащите фотоаппарат и начнете щелкать.

Обычно из этого щелканья ничего не получается. Или забыли открыть объектив, или аппарат не заряжен, или на снимке будет темная полоса, и больше ничего.

Внизу под Байдарскими воротами белые дома Фороса — это имение Ушкова. Там находится его конный завод. Ушков пригласил меня писать портреты его лошадей.

Знакомлюсь с семьей Ушкова и принимаюсь за портреты. Начинаю с азартом работать, но… непривычная красота природы, прогулки, поездки верхом, теннис, ловля рыбы, красивые, нарядные женщины, а главное, моя молодость и легкомыслие сильно тормозят мою энергию. Все же я написал много портретов лошадей. Русские, орловские рысаки. Я понял, постиг красоту этой породы, этих могучих коней с лебединой шеей, волнистым хвостом, точеными сильными ногами, с темными большими глазами на костистой голове. Лошади сказочные, лошади, на которых хочется посадить Илью Муромца или Добрыню Никитича.

Но вот Григорий Константинович Ушков едет в Америку и привозит оттуда американцев. Как не преклоняться перед американскими рысаками, как не восхищаться их резвостью, они на полсекунды обошли наших. Скорей давайте побоку орловских и смело прильем кровь американцев.

Пусть наши орловцы непревзойденные по красоте, по кровям, по силе, мы очертя голову приливаем к ним кровь этих заграничных лошадок, в которых нет ни красоты, ни силы, ни благородства — так, какие-то выкормыши. Нам наплевать, что мы испортим нашу умело выведенную породу, старинную породу, которой нет равной в целом мире. Мы свое не умеем ценить и сдуру приняли методу все иностранное хвалить.

Пишу портреты американских коньков. Ушков привез из Америки пять лошадей — двух жеребцов и трех кобыл. Лошади эти по красоте в подметки не годятся нашим. Одна кобыла сухопарая, костлявая, вроде испанских кляч, которых убивают на корриде, другая — чалой масти, как будто из-под сохи, третья — тоже неказиста, а жеребцы Гей Бинген и Бисо Хилл и вовсе не похожи на производителей.

Григорий Константинович ими восхищается и ждет от них великих призеров. Но дождаться ему не пришлось. Тут наступил 1905 год, а там война, а там революция.

В Форос в гости к Ушковым приехал Гиляровский с дочкой Машей. Гиляровского, или «дядю Гиляя», знала вся Москва. Он славился своей невероятной подвижностью репортера, и, как, смеясь, говорили, дядя Гиляй поспевал на место происшествия раньше, чем происшествие совершалось. Он славился еще своей силой и невероятными приключениями. И он, и дочка Маша писали стихи и были необычайно милыми и приветливыми людьми. По случаю их приезда было решено поехать в пещеры на Черную речку — в гости к писателю Елпатьевскому.