Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Дого присела отдохнуть на минутку, вглядываясь в дрожащее марево, в бесцветные и бесплотные волны, обнимающие небо и землю. В кустарнике справа белеет одинокая дрофа. Она стоит, распустив веером хвост, — точно белый конь маячит вдалеке.

Белый конь… Перед глазами поплыли видения прошлого… Тощий белый конь под вытершимся седлом. Белый конь…

…Когда Дого гнала своих овец на водопой к Хашатскому колодцу, белый конь одиноко стоял на лужайке, пощипывая траву. Хозяин его, худощавый загорелый парень, сидел на колодезном срубе и, как в зеркало, смотрелся в наполненную водой колоду. Дого подошла поближе, он усмехнулся, поздоровался, встал и рывком поднял бадью, чтобы зачерпнуть воды. Дого хотела взять у него бадью, но он отстранил ее и со словами: «Ничего-ничего, я сам…» — стал поить ее овец. Потом сел на своего белого коня и уехал. На каждый удар кнута белый конь отвечал взмахом жидкого хвоста и оборачивался, а Дого беззвучно хохотала.

Было это много лет назад… Дого подумала: «А я-то хороша! Он, бедный, просто не знал, о чем говорить со мной… И что же вышло? Живу, варю ему чай, готовлю еду… Ах, юность, юность… не ведает она, что ее ожидает…»

Скота у них было мало, юрта низенькая и тесная, а вокруг айла вечно валялась разбитая посуда, ломаные ложки, поварешки, старые бочки. Отец целый день стоял у наковальни, мать не отходила от котла, но в доме всегда приветливо встречали проезжих и прохожих. Дамиран пас скот всего айла, объезжал коней, смотрел за жеребятами и вообще все мог и все умел. Был он приятен лицом и немногословен. Однажды он принарядился, подстриг гриву своего белого коня и приехал к ним.

— Потерял я двух гнедых иноходцев, — сказал он отцу с матерью, — оба одной масти, а на бедре родимое пятно, большим пальцем закрыть можно. Не видали?

Отец немного помолчал, потом ответил:

— Нет, не видали. — И, потягивая свою трубочку, добавил с серьезным видом: — Сынок, передай родителям вот что: хорошо бы пожить рядом. Поживем, как добрые соседи, привыкнем друг к другу, а там видно будет…

Дамиран растерянно прошептал: «Да, хорошо» — и вдруг громко расхохотался и, не говоря ни слова, выбежал из юрты. Прямо как сумасшедший. Вскоре после этого их семья поселилась рядом с семьей Дого возле Хашатского колодца. Исполнили обряд по случаю перекочевки и стали жить рядом. Вспоминая об этих давних событиях, Дого подумала: «Бедный мой старик, как-то он там…»

То ли в поисках прохлады, то ли в поисках укрытия ящерицы бегали взад и вперед. С любопытством поглядывая на сборщицу аргала, они карабкались на груды камней, перебирая тоненькими лапками, вытянув от напряжения длинные хвосты и сверкая бусинками черных глаз. Вот одна из них гонится, разинув рот, за мухой… А другие по-прежнему снуют вокруг. «В детстве мы часто озорничаем, — подумала Дого, — мучаем животных. Сколько раз ловили мы ящериц, связывали их хвостами и смотрели, как они рвутся, стараясь убежать. А нам смешно было смотреть, как они тянут в разные стороны…»

Дого хотела встать и поднять на плечи корзину с собранным аргалом, да не хватило сил. «Бедная я! Человек, прогнавший ящериц, не в силах поднять корзину аргала… Может быть, это ящерицы околдовали меня?» — подумала она и с трудом, опираясь на грабли, встала и побрела к дому. Она воткнула в края корзины ветви караганы, чтобы можно было еще положить аргала — ей все казалось мало. По дороге домой она собирала попадающийся ей аргал в подол. Наконец она вышла на бугор, откуда уже виден был поселок. Веревка больно резала плечи, корзина тяжело давила на поясницу, тянула назад. Но она шла не останавливаясь, боясь просыпать аргал из подола.

В волнах миража монастырь Цахиурт был похож на сказочный замок, «башни» которого то уходили наполовину в землю, то возвышались, упираясь в небо. Ее собственная юрта казалась дворцом, поднявшимся до самого неба. А вот она вдруг стала размером с конское яблоко, заплясала и утонула в волнах марева. Старуха протерла глаза, заслезившиеся от резкого солнечного света, а когда снова взглянула на свою юрту, она была такой же, как всегда, и возле ее серого бока стояла какая-то тяжело нагруженная машина.

Как бы ни называли эту серую юрту — юртой старого Дамирана или юртой старой Дого, — в ней всегда полно народу. Здесь часто останавливаются шоферы, распространяющие острый запах бензина и масла, одни только что приехали, другие собираются в путь. Кто-то заглянет совсем ненадолго, кто-то остановится на несколько дней. Юрта эта больше похожа на постоялый двор. Шоферы приезжают и уезжают, а хозяева принимают их всех без различия радушно и гостеприимно. Они ставят на стол все, чем богаты: чай — жидкий или густой, холодный или горячий, — хрустящие борцоги, поджаренную муку. Зимой разводят огонь, чтобы обогреть людей, летом стараются утолить жажду. И теперь шоферы — куда бы они ни ехали — уже просто по традиции останавливаются здесь. Старуха не помнит их по именам — память слаба стала. Какой-то шутник прозвал маленькую толстенькую Дого Большая мама, с тех пор все в округе только так и называют ее. И Дого привыкла к этому имени.

Да, она забывает, как кого зовут, зато хорошо знает характер каждого, кто часто ездит мимо. И по звуку мотора может угадать, чья машина подъехала. Например, машина Ойдова, по прозвищу Левша, гудит, будто тянет из последних сил. Иной раз звук мотора замирает, звучит тише. Если же Ойдов останавливается, не доезжая до поселка, старушка сразу догадывается, что шофер немного навеселе, и никогда не ошибается. В таких случаях он сначала заглянет в дверь, виновато улыбаясь одними глазами и смущенно покашливая, а потом войдет и, прежде чем поздороваться, скажет: «Да, подгулял я сегодня. Очень плохой! Не замерзли?» А если приедет трезвый, с порога объявит: «Я сегодня в порядке» — и начнет помогать по хозяйству: принесет с улицы дрова и аргал, разожжет очаг.

Лучше всех машина у Осора с золотыми зубами. Сигнал у нее звонкий-звонкий. Но сам он парень неаккуратный. Как будто всем своим видом хочет сказать: «У меня работа грязная!» Вечно вымазан с головы до пят — пятна и на одежде, и на лице. А вот Высокий Жамба всегда громко сигналит, точно издали кричит: «Вижу юрту!» Когда бы он ни приехал — днем ли, ночью ли, — он подъезжает к самой юрте, резко останавливает машину, так, что тормоза скрипят и отработанный газ едкими клубами окутывает всю машину. Выпрыгнув из кабины, Жамба обычно кричит: «Эй, бабушка, есть горячий чай и борцоги? Живот к спине прилип!» Когда Жамба врывается в юрту, все вздрагивают. Как весенний ветер, он громко хлопает дверью и, окинув юрту взглядом желтых глаз, широко шагая, направляется прямо на хоймор. Смеется Жамба громко, открыто, во весь рот, весело рассказывает что-то, блестя глазами. Когда они едут колонной, Жамба любит посидеть за столом. Поставят перед ним вареное мясо, тарелки с закуской, а он посидит несколько минут молча, точно размышляя, с чего начать, а потом протянет длинные руки и начнет есть, выбирая все самое вкусное.