Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Тут его размышления прервал Чогдов:

— Отличное стихотворение… Вообще поэзия должна быть меткой и мудрой. Я вижу, ты еще не осознал это. Она непременно должна быть мерилом всего, что достиг человек, то есть отражать размах его чаяний и стремлений… Что и говорить, отличное стихотворение…

Затем он подошел к Дамдину, положил руки ему на плечи и, сверкая своими улыбчивыми глазами, задумчиво произнес:

— Грядет Новый год. Уже завтра окажемся мы в новой жизни, повзрослеем на год. Какое счастье сулит он нам с тобой?

— Да, да! — согласился с ним Дамдин и взволнованно подумал: «Действительно, какое счастье принесет он нам?»

1970, Улан-Батор.

Составитель Висс. Бильдушкинов

Если спросить у стариков, тех, кому сейчас лет по шестьдесят-семьдесят, какое же, собственно, место называлось прежде Цахиурт-сурь, то одни скажут, что это там, где теперь стоит монастырь, другие укажут на загон, а третьи станут утверждать, что это там, где был дом гавджи [69] Гавджи — третья ученая степень у лам. .

Монастырь Цахиурт не радовал глаз, он давно утратил былое величие. Да и само поселение, несколько приземистых домишек — трудно было понять, живет ли здесь теперь кто-нибудь, — наводило уныние. Дома эти даже не назовешь домами — три ряда приткнувшихся друг к другу низеньких, тесных дощатых лачуг, похожих на амбары. Стены их, иссеченные ветрами, растрескавшиеся от солнца и отсыревшие от дождей, потемнели и обветшали. Казалось, они давно уже никого не могут защитить от непогоды. Замки и замочки разных конструкций висели на скобах, накрепко заперев разбухшие двери.

Всюду валялся старый хлам: верхний круг от юрты, ржавые обручи с кадушек, куски высохшей и сморщившейся невыделанной кожи, старое корыто и дырявые бурдюки, кувшин без дна, унины [70] Унины — жерди, поддерживающие крышу юрты. , разбитый котел, побелевшее от времени старое седло, разрозненные сапоги. Узкие улочки заросли травой, а там, где прежде, очевидно, были здания и загоны, буйные заросли крапивы и бурьяна скрыли остатки строений.

Дикие голуби, постоянные обитатели этого затерянного в глуши поселка, каждое утро поднимались в небо с крыши одной из лачуг. Голуби неслись, как подхваченные ветром клочки бумаги, и, сделав несколько кругов над домами, опускались на землю и что-то клевали. А то вдруг вся стая взмывала ввысь и, покружившись над крышами, скрывалась вдали.

Старая Дого считала голубей своими друзьями, она любила смотреть, как они ходят, поглядывая по сторонам, и перья у них на шее переливаются всеми оттенками синего и зеленого. Случалось, птицы исчезали куда-то на несколько дней, а когда прилетали снова, Дого радовалась, как ребенок. И как ребенок, сжав в кулаке крошки печенья, остатки творога или сыра, тихо подкрадывалась к стае и сыпала крошки самому храброму, осмелившемуся подойти ближе всех. А голуби, дикие сизари, словно не замечая ее стараний, вскоре снова поднимались в небо. Дого удрученно смотрела вслед уносящимся в синюю высь птицам, жалобно вздыхала: «Бедняжки!» И, глядя на стаю из-под руки, бормотала себе под нос: «А я-то хотела покормить вас! Что же вы улетаете от меня, милые…»

Юрта старой Дого стояла с самого края, вплотную к домишкам-амбарчикам, что выстроились в три ряда на пригорке. Это было единственное жилище в поселке Цахиурт-сурь, над крышей которого в последние три года курился дымок. Травы возле юрты почти не осталось, всюду были видны колеи от машин. За юртой валяются резиновые покрышки от колес, полуоси, рессоры, гайки и болты всех видов и размеров, шестеренки, банки из-под автола. На земле — пятна пролитого бензина и масла.

Юрта у старой Дого очень аккуратная. Стены и крыша плотно увязаны волосяными веревками и бечевочками; с двух сторон, уравновешивая друг друга, висят попарно покрышки. Сразу видно, что хозяева — аккуратные люди. Чужому человеку может даже прийти в голову, что здесь живут либо дорожные рабочие, либо служащие гостиницы. А окрестные жители называют это место по-разному: одни — домом старой Дого, другие — домом старого Дамирана. Хозяин юрты, Дамиран, седовласый старик с решительным взглядом и густыми нависшими бровями, весной, как только появится первая травка, уходит с гуртами к Алтан-Булаку. Он редко бывает дома. Дамиран перегоняет гурты, возит грузы, заготовляет топливо, рубит лес. Потому и живет большую часть года в лесу, в горах. Он старается пореже появляться дома после несчастья, случившегося с сыном. Если он в горах, то собирает все, что нужно для дома. Когда же он дома, Дамиран готовит то, что может понадобиться в пути.

Однажды Дого с обидой сказала ему:

— У тебя будто и вовсе дома нет — день и ночь в лесу. Уходишь, оставляешь меня одну-одинешеньку. А что мне делать? Стеречь пустую хибару да потухший очаг…

Дамиран шевельнул густыми бровями, помолчал, точно дивясь ее словам, собирая глубокие морщины на лбу.

— Не говори глупостей! Может, у нас с тобой полно скота на пастбище? Ты же знаешь: если я не пойду, откуда мы возьмем пищу, одежду?

Он сказал это спокойно, без всякого раздражения, как человек, убежденный в своей правоте, и Дого не нашла слов, чтобы возразить ему. Когда она снова осталась одна, женщина бранила себя за то, что зря обидела мужа: сказала то, что не следовало говорить. Такого с ней прежде не бывало.

Но вот наступила весна, и старик сам начал разговор:

— Уже более десяти лет я перегоняю скот, хожу с караваном. А ведь мне теперь и верблюжий вьюк трудно поднять.

Дого не стала ловить его на слове и только подумала обрадованно: «Его это дело. Я не буду вмешиваться, хотя, конечно, лучше ему побыть дома, дать отдых старым костям».

Хозяева пустовавших сейчас домиков просили Дого, чтобы она приглядывала за их имуществом, так как они жили здесь постоянно. И Дого не пропускала дня, чтобы не обойти поселок и не осмотреть все постройки, точно пастух — овец в загоне.

А сегодня дверь ее юрты закрыта и широкий плотный ремень заткнут за хошлон [71] Хошлон — широкая тесьма, которой перетянут войлок на стенах юрты. . Должно быть, Дого ушла по утреннему холодку «собирать коней» — так она называла сбор аргала. У них со стариком было около десятка овец, но они не держали их у себя, а отдавали в отару родственников. Возле юрты паслась только одна верблюдица, которая доилась без припуска верблюжонка.

Слева от поселка Цахиурт с юга на север шла большая дорога и тянулись телеграфные столбы. И не поймешь, то ли поселок выстроили при дороге, то ли дорогу проложили к поселку.

Казалось, полуденное солнце насквозь прожжет затылок. Все вокруг замерло от зноя. Где-то звенят невидимые птицы, ждущие дождя, а может, это просто звенит в ушах… Нагретые камни блестят на солнце. Карагана, словно живая, мерно покачивается в дрожащем от зноя воздухе.