Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Цокзол же несколько приуныл, сообразив, что работы прибавится. Но отступать уже было некуда, и он сказал:

— Пусть будет по-твоему. Только постарайся побольше прислать ведер и бидонов для кумыса, а то куда же его девать.

— Все постараюсь сделать, как просишь. Пришлю тебе и табунщика, и посуду, — пообещал Данжур и уехал.

Бывая в сомонном центре, Улдзийма навещала Должин и давала ей по литру, а то и по два кумыса. Старушка всегда была рада ей и каждый раз спрашивала о своем сыне: «Нет ли вестей от моего Дамдина?»

Однажды, уже в сумерках, Улдзийма хотела зайти к ней, но, подойдя к юрте, услышала, как Должин говорит сама с собой. Видимо, она молилась. Улдзийма хорошо расслышала ее слова: «Сохрани сына моего! Верни мне его! Он ведь мучается без меня…»

Улдзийма не решилась войти в юрту и повернула обратно. Снова какая-то грусть охватила ее, и она задумалась: «А что, если Дамдина нет уже в живых? Должин-гуай ведь сойдет с ума… Неужели правда, что его одежду нашли на берегу Толы? Бедняжка… Может, все-таки жив? Наверно, и вправду мучается… Хороший он все-таки человек…»

Она не пропускала ни одной проезжавшей мимо машины, надеясь, что на какой-нибудь из них вернется Дамдин, и все спрашивала себя: «Почему у нас с ним ничего не получилось? Видно, потому, что он и сам не питал ко мне никаких чувств…»

Новый айл не заставил себя долго ждать: не прошло и недели, как к ним перекочевал Базаржав с матерью. Дарга Данжур, как и обещал, прислал с ним два косяка кобылиц.

Цокзол, помогая ставить юрту Базаржаву, про себя размышлял: «Парень ты, конечно, вполне приличный, да и к лошадям имеешь вкус, но не будешь ли нам в тягость?.. Дочь-то совсем уже взрослая…»

Его опасения подкреплялись и поведением Улдзиймы: она заметно повеселела и любое дело у нее спорилось. Не укрылось от него и то, как Базаржав не сводил с нее глаз, приветливо улыбаясь. Зато Цэвэлжид, ничего не замечая, тараторила с Бурхэт, угощая ее крепким чаем.

У Базаржава кошма, покрывающая крышу юрты, и войлочные стены были старые, да и все имущество скромное. Прежде он почти никогда не обращал на это внимания. А вот теперь, поселившись по соседству с Цокзолом, почувствовал, что ему стыдно. Поэтому-то он более-менее сносной частью кошмы покрыл крышу со стороны Цокзола, а противоположную часть постарался незаметно залатать. Много энергии и находчивости вложил он и тогда, когда обставлял свою юрту. Свою кровать он поставил у правой стены, прямо напротив узкого оконца, чтобы в него смотреть на Улдзийму.

Никогда раньше Базаржав так не заботился о своем добром имени, как сейчас. Чуть ли не каждый день наказывал он матери, чтобы та убиралась в юрте, протирала пыль с сундуков и в чистоте держала всю посуду. Решил он и новые гутулы ей купить. Уж больно ему хотелось понравиться Улдзийме.

Вскоре в юрте действительно воцарился порядок и все так заблестело, что Базаржав не скрывал своей радости. Соседи стали заходить друг к другу в гости. Если Бурхэт угощала гостей чаем с пшеном, то Цэвэлжид непременно отвечала чаем с рисом.

Чуть свет Базаржав отправлялся за табуном. В душе он был уверен, что это должно характеризовать его как настоящего мужчину. Он специально проезжал мимо юрты Цокзола, чтобы Улдзийма слышала звон его уздечки. И в самом деле, она каждый раз просыпалась от топота его скакуна и прислушивалась в полудреме, пока совсем не стихнет звук.

С приездом айла Базаржава Улдзийма совсем потеряла покой. Им никак не удавалось спокойно поговорить. Во время дойки кобылиц, бывало, затевали они какой-нибудь приятный разговор, но закончить его времени не хватало. Не проходило и часа, как Базаржав опять прибегал к ним и спрашивал: «Не пора ли доить кобылиц?» Удивленный Цокзол, разгадав его уловку, отвечал:

— Да вы же только что доили… Неужели они так быстро успели нагулять молоко? Садись-ка лучше, попей кумыса!

Базаржав в таких случаях краснел как рак и молча усаживался у хоймора, а Улдзийма, не скрывая лукавой улыбки, подносила ему кумыс. Принимая из ее дрожащих рук кумысницу, он и сам не мог скрыть дрожи в руках и совсем терялся.

Изредка Улдзийма забегала к ним. Однажды старушка Бурхэт сидела и шила дэли. Увидев девушку, она сразу же обратилась к ней за помощью:

— Доченька! Помоги-ка пришить пуговицы, а то сама ничего не вижу.

Улдзийма охотно согласилась и постаралась показать свое мастерство. Бурхэт же, сидя рядом, ворковала о своем сыне:

— Когда уж он у меня обзаведется семьей? Есть ли кто на примете… не знаю даже… Хоть бы поскорее он женился…

Ей, видимо, очень хотелось, чтобы ее сын женился именно на Улдзийме, но та вела себя так, будто это ее вовсе не касается, хотя внутреннее чутье ей подсказывало, к чему клонила старушка.

Однажды Базаржав вернулся из сомонного центра, куда отвозил кумыс. Улдзийма в это время доила кобылиц, а Цокзол отделял жеребят. Базаржав прямиком направился к ним и, спешившись, стал помогать Цокзолу. Потом, подойдя к Улдзийме, с радостью сообщил:

— Из аймачного клуба приехали… Вечером, говорят, будут давать представление… Ты поедешь?

Улдзийма обрадовалась, как ребенок, и выпалила:

— Как же! Надо обязательно посмотреть!

Цокзол, будто и не слышал, спросил у Базаржава:

— Что нового в центре?

— Говорят, приехали артисты из аймака и будут играть спектакль. Я хочу поехать, — опередив Базаржава, ответила Улдзийма; затем, обращаясь к нему, переспросила:

— А какой спектакль? Ты узнал?

— «Три печальных холма» [56] «Три печальных холма» — музыкальная драма Дашдоржийна Нацагдоржа, основоположника современной монгольской литературы. , кажется.

— «Три начальственные головы» — прекрасный спектакль… Я видел его в Улан-Баторе, — вставил Цокзол.

— Надо же! — сказала Улдзийма и разразилась смехом. Не удержался и Базаржав.

— А что тут такого? — удивился Цокзол.

— Отец! Ты такое сказал! — ответила сквозь смех Улдзийма.

— И чего ржать-то! Можно было бы и поправить, — пробормотал Цокзол.

Вечером Улдзийма с Базаржавом отправились в сомонный центр.

Улдзийма так принарядилась, что ее было не узнать. Не обратить на нее внимания было невозможно. Базаржаву это не понравилось. «Зачем же такой красавице такое щегольство? Это уж слишком», — подумал про себя он.

Однако он тут же забыл об этом, когда они стремя в стремя выехали на дорогу. Он наконец-то почувствовал себя раскованно и начал рассказывать ей смешные истории.

Она, наверное, целый месяц не смеялась так, как сейчас. Базаржав безошибочно уловил ее настроение и неожиданно спросил:

— Ты не забыла мои слова?

— О чем это ты?

— О том, что было написано в письме…

— Да ну тебя!

— Ничего не «ну». Сколько огня там было, а? — И расхохотался.