Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Как-то он решился и рассказал обо всем Улдзийме. Та очень расстроилась. Вот и сейчас, возвращаясь с гурта, они обсуждали сегодняшнее происшествие.

Цокзол, войдя в юрту, увидел старика Галсандоноя, сидевшего у хоймора с дымящейся трубкой, и поприветствовал его:

— Благополучен ли был твой путь?

— Благополучен… Благополучен… — едва выговорил старик и зашелся надсадным кашлем. С ним это бывало частенько. Отдышавшись, он вытер рукавом дэли выступившие слезы и повторил: — Благополучен… А что нового в сомоне? Ты ведь там был сегодня?..

— Объединенцы-то наши к надому готовятся, — не скрывая радости, сообщил Цокзол.

Старик не проявил к его сообщению никакого интереса.

— Верблюдов своих ищу. С красными ошейниками… Да ты-то моих сразу признаешь, — сказал он.

— В последние дни я нигде не был — с табуном работы много.

— Ну да ладно с моими верблюдами! Вот ты человек бывалый и много знаешь… Объясни-ка лучше мне, что будет дальше с этим вашим объединением… Разговоров-то вокруг сам знаешь сколько! Говорят, что теперь члены объединения пьют только черный чай и что без особого на то разрешения не могут позволить себе выпить хотя бы чашку кумыса… Еще я слышал, будто кумысом разводят глину. Верно ли говорят?

Цокзол сначала набил трубку, закурил и только потом заговорил:

— Что касается нас, то мы черный чай пока не пьем, а насчет остальных я не знаю… В объединении задарма ничего не дается. Хочешь быть сытым — надо работать! Оплата ведь идет по труду. Да и когда мы получали тугрики за пастьбу своих овец? Нам такое и не снилось… Мне вот сказали, будто люди шумят, осуждают меня за то, что я свой лучший скот передал объединению. Но меня ведь никто не заставлял… Прежде чем это сделать, я все обдумал и решил, что нашему объединению от этого польза будет…

Старик, внимательно выслушав его, глубоко вздохнул:

— Ничегошеньки-то я не пойму. Мои поначалу захотели было вступать, но потом почему-то пошли на попятную… Короче, не знаю, что и думать… И что дальше будет, тоже не могу сказать. Кстати, слышал я тут на днях, что Жамба с Бямбой отправились в город торговать овцами. Вроде бы люди и твоих несколько валухов у них в отаре видели. Ошибиться не могли, поскольку твои метки все хорошо знают. А ты продал их, что ли?

— Еще чего! Не продавал ни одной головы! — поспешил ответить Цокзол.

Сообщение старика Галсандоноя вывело его из равновесия. Тот продолжал донимать его своими вопросами, но у Цокзола пропала всякая охота отвечать. В мыслях он был уже далеко отсюда…

Цокзол не очень-то поверил старику и поэтому решил во что бы то ни стало сегодня же узнать правду. Как только Галсандоной уехал, он оседлал коня и помчался к Жамьяну. Вскоре он был уже у него.

Увидев Цокзола, Жамьян внезапно изменился в лице, но тот ничего не заметил. Обменявшись приветствиями, они присели и стали пить чай. Цокзолу не терпелось спросить о Жамбе с Бямбой, и он едва сдерживал себя. Наконец, немного успокоившись, осторожно поинтересовался:

— Ты продавал Жамбе валухов?

Жамьяна вопрос застал врасплох, но он тут же овладел собой и ответил:

— Нет!

Услышав твердый ответ Жамьяна, Цокзол поначалу успокоился, но потом, заметив его растерянный вид, все же подумал: «Похоже, старик правду говорил». Он еще больше укрепился в своих подозрениях, когда Жамьян вдруг начал что-то сбивчиво говорить, путая слова.

Цокзол снова стал допытываться:

— Тебе нечего от меня скрывать… Скажи правду, а то люди судачат, а я ничего не знаю…

Жамьян, собравшись с мыслями, глубоко вздохнул и решительным тоном заявил:

— Объединение все делает так, как считает нужным… И ни у кого совета не будет спрашивать. Неужели ты думаешь, я пойду на такое, если сам днем и ночью болею за общественное дело?

Его жена, переживая за мужа, в это время зло, с ненавистью смотрела на Цокзола: «Вот черт! Теперь уж не упустит своего, чтобы отомстить за прошлое!»

Помолчав немного, Цокзол сказал:

— Собственно, я никому плохого не желаю… Мне от чистого сердца хочется, чтобы дела в объединении шли хорошо… Потому-то я при обобществлении скота и отдал своих лучших овец. — И, докурив трубку, засунул ее за голенище сапога.

Жамьяну на это нечего было сказать. Он очень волновался: сердце его громко стучало, а на ладонях выступил обильный пот. «Не делай другому зла… Рано или поздно самому придется отвечать. Вот и пришел мой черед», — думал он.

Цокзол, уезжая от Жамьяна, сделал-таки крюк, чтобы поглядеть на его отару, и сразу же обнаружил пропажу своих валухов. Отправившись дальше, заглянул к знакомому чабану и увидел одного своего валуха, заболевшего вертячкой, — он понуро стоял, привязанный к изгороди. А у соседской коновязи дремал исхудавший до неузнаваемости один из его лучших жеребцов, на которого он возлагал большие надежды на скачках. Спина у него была вся заезжена и в ранах.

Отсюда удрученный Цокзол отправился домой и по пути встретил чабана, гнавшего перед собой голов тридцать овец. Это оказался Намнан.

Поздоровавшись с ним, Цокзол сразу же спросил:

— Куда овец гонишь?

— В сомонный центр… Овцы для надома… Так распорядился Жамьян, — ответил тот.

Цокзол стал присматриваться и опять обнаружил среди них несколько своих овец, а впереди вышагивал его любимый корноухий козел.

Задыхаясь от гнева, он тут же поскакал домой. Голова раскалывалась от мрачных мыслей: «Может быть, Жамьян и не знает, как я в свое время обменял в сомоне Цокт барашка на трехгодовалого жеребчика и стал разводить эту породу овец. Может быть!.. Но как он не может знать того, сколько сил и труда я вложил в них?»

Цокзолу было жалко своего скота. Но еще тяжелее было сознавать, что его старания и усилия ни во что не ставили в объединении.

Влетев в свою юрту, он некоторое время молчал, но, придя в себя, грубо приказал дочери:

— Все, что мы получили от объединения, немедленно отнеси соседям!

Сердце Улдзиймы дрогнуло, и она нетерпеливо спросила:

— А что случилось, отец? Из объединения выходим?

Цокзол сердито посмотрел на нее.

— Что бы там ни произошло, будем отсюда откочевывать… Собирайся! Чего расселась?! — заодно бросил он жене.

Цэвэлжид, так и не поняв, что его разозлило, молча взялась собирать вещи.

Лицо Цокзола почернело от злости, глаза блестели, словно у разъяренного орла. По всему было видно, что он твердо решил покинуть объединение.

Цэвэлжид не стала досаждать ему и, спокойно укладывая вещи, думала: «Пусть будет так, как он решил. Много еще айлов не вступило в объединение — чем мы хуже их? Не случайно в день перекочевки кумыс разлился… Что-то должно было произойти».

Вконец растерявшаяся Улдзийма машинально перебирала вещи, не зная, что с ними делать. Неожиданное решение отца ее огорчило, и она пыталась найти ему объяснение. Чего только девушка не передумала, прежде чем пришла к выводу, что виновата она сама: «Очень может быть, что это все из-за меня. Отец, видно, заметил наши отношения с Базаржавом и решил нас разлучить», — заключила она.