Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Самбу на это горячо возражал:

— О чем это ты говоришь? Разве у нас было время строиться и развивать производство? Ты сам хорошенько подумай!.. Конечно же, нет! Ведь все было отдано обороне страны. Вся молодежь была на фронте! Сколько скота уходило на то, чтобы прокормить и одеть армию? А те, кто оставался в тылу, — разве могли они заниматься строительством, в то время как едва справлялись со скотом и с шерстью? Подумай об этом! Надо же все это понимать, видеть суть дела, прежде чем устраивать разнос всему и вся…

— Конечно, все это верно, — тяжело вздыхал Сундуй. — Но сейчас-то наступил мир. Да, действительно — война, японские милитаристы… Сколько драгоценного времени они отняли у нас. Поэтому сейчас и надо, засучив рукава, взяться за созидание. И браться должны именно мы… — Он постепенно успокаивался и уже другим тоном продолжал: — Я много об этом думал. Допустим, что мы начнем строить многоэтажные здания… И что же? А то, что все придется делать вручную. Да и мало ли у нас еще таких строителей, которые считают, что лучше ходить за скотом, чем месить глину? Большинство ведь считают работу строителя грязной, о ней и слышать не хотят. Да и вообще мы, монголы, кроме своего скота, ничего не признаем…

— Успокойся, друг! Все образуется, — перебивал его Самбу. Глядя на него, можно было подумать, что он всерьез не принимает слова собеседника, но это было не так.

Самбу не мог не замечать тех грандиозных революционных преобразований, которые шли по всей стране. Он не был пассивным слушателем, охотно вмешивался в разговор и делился с друзьями своими мыслями:

— На военной службе я, бесспорно, оторвался от наших будней и, видимо, плохо уже представляю, как живут простые араты. Вы сами хорошо знаете, как нам, военным, приходится. Весь день в казарме… Вырваться в худон или в город никакой возможности нет. Да и я уже не тот… На гражданке мне, наверное, изрядно пришлось бы помучиться… Это я на тот случай говорю, если решусь когда-нибудь расстаться со своими погонами.

Журналист, который собирался написать крупное произведение, соглашаясь с Самбу, кивал головой и поддакивал:

— И впрямь, брось-ка ты эту службу… На первых порах, конечно, придется попыхтеть, а потом привыкнешь, и все пойдет как надо.

— За стройкой у нас в стране большое будущее. Наше государство будет уделять строительству немалое внимание… Люди, которые приобретут какую-нибудь строительную специальность, будут просто нарасхват, — запальчиво доказывал Сундуй. — Пусть еще не настало время строить у нас тридцати-, а то и сорокаэтажные здания… Пусть… Но трех-четырехэтажные дома строить начнем, — кипятился он, мотая головой и размахивая руками, точно русский. — Отстали мы! Когда у нас будет механизация? Строим эти времянки… Их хватает-то не больше чем на два-три года. Сколько средств на ветер выбрасываем! На двадцать-тридцать, а то и на триста лет надо строить, чтобы не стыдно было ни перед кем, и перед потомками тоже! — заключил он свой монолог, словно артист на сцене сверкая глазами.

— Ну, вот ты и позаботься об этом… — отвечал ему Самбу.

Сундуй раздраженно плевался и тут же уходил.

Дамдину интересно было его слушать, да и человеком он казался знающим и образованным.

Еще к ним частенько заглядывали два офицера, любившие затевать нескончаемые разговоры с Самбу на военные темы. При этом они говорили так, будто сами были участниками, скажем, битвы при Курской дуге или на Халхин-Голе. Дамдин слушал их раскрыв рот.

Время от времени появлялся какой-то белолицый молодой человек с гладко причесанными волосами, от которого резко пахло одеколоном. Если он заставал Гэрэл дома, то рта не закрывал, без конца рассказывая всякие смешные истории, и при этом глаз с нее не сводил. Иногда он порывался пройти за ней в ее комнату и о чем-то поговорить с глазу на глаз.

Гэрэл, однако, была равнодушна к нему, и молодой человек вскоре прощался и уходил домой.

Стоило ему закрыть за собой дверь, как Гэрэл замечала:

— До чего же он странный, нелепый какой-то…

Гости приходили довольно часто, и порой даже без предупреждения, как в худоне. Поэтому специально для них стол не накрывался. Если же они угадывали к ужину, то, разумеется, приглашались к столу, а в будни обходились чаем.

Сегодня, однако, хозяева собирались встретить своего гостя на самом высоком уровне. «Должно быть, издалека едет, или уж очень уважаемый человек собрался пожаловать», — строил догадки Дамдин.

Вскоре подъехал трехосный грузовик и остановился прямо под окнами кухни. Дамдин заметил, как из кабины водителя выпрыгнул человек с широким поясом. «Благо что бозы кончили катать», — не успел подумать Дамдин, как в дверь постучали и вошел тот самый человек.

Мать Гэрэл вышла из комнаты и всплеснула руками:

— Надо же! Как же это мы…

А гость, поздоровавшись, поинтересовался:

— Майора твоего еще нет?

— Вот-вот подойдет… Обещал сегодня пораньше… Садитесь, — учтиво обратилась она к нему.

— Ничего-ничего! Вот руки в масле замарал… Надо бы помыть, — заметил гость и, выставив вперед свои действительно испачканные руки, направился к ванной комнате.

— Горячей воды нет… Дамдин! Слей гостю, — засуетилась мать Гэрэл, протягивая чайник с примуса.

Дамдин проворно последовал за гостем. Тот снял свой пояс и подал ему. Долго отмывал руки, потом погладил свои волосы, словно проверяя их на чистоту, и, согнувшись над раковиной, снова попросил Дамдина слить.

Он долго и тщательно мыл себе голову и шею, а Дамдин тонкой струйкой лил воду, с нескрываемым любопытством наблюдая за ним.

У гостя было овальное лицо, прямой нос, толстые, трубочкой губы и густые брови. Закончив свой туалет, он затянул пояс и вышел, бросив напоследок:

— Хорошо освежился.

Когда Дамдин вернулся на кухню, Гэрэл сообщила ему:

— Это тот самый, кого мы ждали… Дандар-Батор!

Дамдин остолбенел от удивления. Придя в себя, он живо вспомнил случай, приключившийся с ним в детстве из-за этого героя. У них в юрте висел один-единственный портрет в рамке, на котором был изображен человек в военной гимнастерке с наплечным ремнем. Пострижен он был под бобрик, на груди блестели две звезды Героя. Его зоркий взгляд был устремлен куда-то в сторону. Это и был портрет Дандар-Батора.

Однажды Дамдин, подпоясавшись отцовским ремнем, отправился пасти отару. Выйдя в степь, он вообразил себя Дандар-Батором и, заигравшись, не заметил, как потерял ремень, за что крепко получил от отца. Вспоминая сейчас об этом, он слегка прикоснулся к правой щеке, будто она до сих пор горела от отцовского шлепка.

Тут вошел Дандар-Батор, уже переодевшийся в белоснежную рубашку. Мать Гэрэл поспешила пригласить его в гостиную.