Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Чогдову ничего другого и не нужно было. Он уволился и отправился в Улан-Батор искать свое счастье на театральных подмостках. Однако мечте его не суждено было сбыться — актерского таланта, о котором в один голос говорили ему в аймаке, у него не оказалось.

Чогдов любил рассказывать Дамдину о диковинках Заалтайской Гоби: о тахи, о диком кулане, об алмасах. Глаза его загорались особым блеском, когда он начинал рассказывать об охоте на горных козлов и аргали [63] Аргали — вид горного барана. в живописной местности под названием «Девять котлов священной горы Ээж». Хорошо знал он и гобийские народные песни.

Каждое утро, едва поднявшись с постели, он отрывал от настенного календаря листок и сообщал: «Сегодня такая-то историческая дата или юбилей такого-то деятеля». Затем читал русские книжки, заглядывая в русско-монгольский словарь, и называл все это «уроком русского языка». При этом он каждый раз напоминал, что один его хороший друг таким образом в совершенстве овладел русским.

Годы учительства он не любил вспоминать, считая их потерей драгоценного времени. «Учителем хорошим я никогда бы не стал», — нередко говорил он.

Иногда утро у него начиналось с чтения стихов. Здесь с ним никто не мог соперничать. Он так много их знал наизусть, что, если бы было время, наверняка мог бы читать целый день. Стихи были разные, но всегда брали за сердце. Очевидно, у него был хороший вкус, и пристрастился он к поэзии, наверное, с детства.

Каждый раз он читал новые стихи, хотя никто не видел, как он их заучивает, а одно стихотворение любил больше всего:

Декламируя, он никогда не досказывал стихотворения до конца, зато, затаив улыбку в прищуре своих глаз, изрекал: «Похвально написано!»

Иногда Дамдин, удивляясь его памяти, спрашивал:

— А ты все сам пишешь, да?

— Ну что ты! Чужие стихи запоминаю… В молодости надо как можно больше заучивать наизусть. Что может быть прекраснее хороших стихов! — отвечал Чогдов.

Он внимательно просматривал все свежие газеты и, если там попадались стихотворения, аккуратно вырезал их или переписывал себе в тетрадь. Этим его любовь к поэзии не ограничивалась. В свободное время он мог часами рассказывать о жизни писателей, об их семьях, детях и о том, как и при каких обстоятельствах было создано то или другое произведение.

Стоило кому-нибудь пренебрежительно отозваться о каком-нибудь писателе, как он решительно брался защищать его, наизусть цитируя при этом его произведения. Вот такой это был человек: он и мысли не допускал, что писатели могут быть плохими людьми.

Если ему случалось на улице встретить какого-нибудь писателя, радости его не было конца. Он мог об этом рассказывать потом весь вечер.

Однажды Дамдин, подражая другу, решил выучить наизусть хотя бы одно стихотворение. Взяв в руки книгу, он стал листать ее, но там, как назло, коротких стихотворений не оказалось. «Ээ-ээ! Такие длинные стихи мне до смерти не выучить, — расстроился он и откровенно признался Чогдову: — Не могу. Как ты их запоминаешь?» Потом, однако, вспомнил про Данжур-гуая, который, выучив большое стихотворение «Седая мать», выступал на концертах. «Неужели я, двадцатилетний парень, хуже старика?» — подумал он и снова принялся листать книгу. Наконец выбрав самое короткое стихотворение, стал учить его. На это у него ушло дней шесть.

Корпя над ним, он испытывал странное ощущение. Вроде бы все стихотворение уже держалось в голове, но до языка не доходило, и выговорить его он не мог. А бывало и так, что стоило ему начать читать, как все напрочь вылетало из головы. Бесконечные неудачи совсем его замучили. Иногда он даже зрительно представлял себе не только строки, но и целые строфы, однако они у него никак не хотели обрести звук. В конце концов он сообразил, что все дело в голосе, и, несколько раз кашлянув, чтобы прочистить горло, попробовал читать… Восьмистишие было с трудом преодолено.

Чогдов тут же подарил ему тетрадку со стихами в качестве вознаграждения за победу над собой.

Вот так они и жили вдвоем.

Однажды Жамбал собрал всю свою бригаду из семи человек и сообщил:

— Нам предстоит поехать в худон… Теперь там будем строить. Все должны быть готовы. Учтите, что со дня на день тронемся.

Вообще-то Жамбал со своей бригадой мог бы оставаться на стройке и никуда не ехать, но здесь он не получал от работы полного удовлетворения. Ему казалось, что на большой стройке ребят ничему путному не научить, так как подходящих условий для этого, по его мнению, здесь не было.

Он провел несколько бессонных ночей, размышляя об этом, и твердо решил найти небольшую стройку, чтобы незамедлительно отправиться туда. Вскоре его поиски увенчались успехом, и он обратился к начальству:

— Большое начинается с малого. Об этом вы, конечно, знаете не хуже меня. Большая стройка пагубно отражается на новичках… Они быстро привыкают к бездумному исполнению, да к тому же трудно следить за всеми. У меня есть свои соображения на этот счет. Поэтому мне хотелось бы со своей бригадой отправиться в худон. Начнем с малого. Я сам буду все показывать и учить их. Мне кажется, что так дело пойдет и пользы будет больше для всех.

Начальство единодушно поддержало Жамбала:

— Хорошая идея! А как же иначе готовить знающих рабочих! Квалифицированные кадры нам очень нужны!

Вот так и прибыл Дамдин со своими друзьями в долину Ийвэн-Гол.

«Откуда взялось столько хлеба?» — удивлялся Дамдин. Его комбайн плыл по бескрайнему хлебному полю, словно по морю, и он никак не мог остановить его. Пшеница была такая высокая, что колоски задевали щеки Дамдина.

«Надо же было уродиться такому богатому урожаю», — бормотал он, всматриваясь в даль. Комбайн его по-прежнему непослушно рвался вперед — Дамдин устал нажимать на тормоза.

Вконец растерявшись, он снова посмотрел вперед, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Вдалеке виднелась гора Дэлгэрхангай.

Еще больше удивился он, когда увидел, что вся долина до самого подножия горы превратилась в хлебное поле. На легком ветру оно переливалось золотым блеском, и по нему, догоняя друг друга, бежали волны.

Дамдин направил свой комбайн прямо на Дэлгэрхангай и только тут обнаружил, что кабина у него значительно выше, чем у обыкновенных комбайнов. Из нее вся местность обозревалась как на ладони. Видимость была прекрасная.

Он уже успел сообразить, что ведет жатву где-то неподалеку от Ханцуй-Бут. Номгон-Даравгай был отсюда на расстоянии примерно в пол-уртона, но он хорошо видел все, что там происходило.

У одной юрты дверь была открыта, вокруг наперегонки носились ребятишки. Неподалеку спокойно лежал табун. Гнедой жеребец, отогнав несколько лошадей, уводил их в степь. Потом Дамдин заметил жеребенка, который дремал в стороне от табуна, часто-часто взмахивая хвостиком.