Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

Дамдину до этого не приходилось пробовать их мясо, поэтому он с любопытством следил за Цэвэлжид. Опалив зверьков, она положила их рядышком у очага.

Дамдин взял одного из них в руки, чтобы поближе разглядеть, но, увидев оскал его передних зубов, тут же швырнул на землю и ушел помогать Улдзийме доить овец.

Возвратившись, он снова подошел к печке и почувствовал запах не то конины, не то бараньей головы или ножек, и у него слюнки потекли.

Обычно в худоне пост начинался весной, когда в избытке появлялась молочная еда, и продолжался до глубокой осени, а у некоторых и до зимы, которая приходила в месяц Свечи.

Айл Цокзола не составлял исключения. Всем, конечно же, хотелось мяса, однако пост соблюдался строго. А тут Дамдину представился счастливый случай: попробовать мясо бозлога. От этого он пришел в радостное возбуждение и с нетерпением ожидал ужина.

Крышка котла подпрыгивала, вокруг разносился приятный мясной аромат. Дамдин не выдержал и решил заглянуть в котел. Он снял крышку и, наклонившись, увидел, как в кипящей воде, словно слепые щенята, барахтались голые тушки зверьков.

Дамдин испуганно крикнул и бросил крышку. На его крик из юрты выбежала Цэвэлжид.

— Что случилось?

— Ужасное… Просто ужасное увидел… — прошептал Дамдин.

— Объясни толком, — вмешалась Улдзийма, выбежавшая следом за матерью.

— А что там в котле? Я чуть… — И стал протирать глаза.

Те захохотали:

— Да, если раньше не видел, действительно можно испугаться…

Так Дамдин впервые увидел, как готовят мясо бозлога. Но потом, не брезгая, все же наелся до отвала. Об этой истории он подробно рассказал Чогдову, а тот в свою очередь стал нахваливать мясо аргали и кулана.

Никто не хотел уступать, нахваливая излюбленную еду той или иной местности. Один юноша из Завханского аймака считал, что вкуснее блюд, приготовленных из ячменной муки, ничего быть не может; а двое из Центрального и Баянхонгорского аймаков спорили, доказывая, что никакая еда на свете не может сравниться с бодоком из тарбагана. Дамдин, решив удивить всех, рассказал о неповторимом вкусе и аромате чая, заправленного мукой гобийского кумарчика и курая.

Спор этот не прекращался, пока на стол не подали бодок. После обеда все отправились на Ийвэн-Гол, выстирали одежду, освежились сами, побрызгав друг на друга водой, и легли загорать, с удивлением заметив, как налились у них мускулы.

Дамдин чувствовал необыкновенную радость и думал, что он нашел именно то счастье, которое давно искал, даже не подозревая, что оно будет таким.

Чогдов стоял на берегу и, раскинув руки, будто хотел взлететь, как всегда мастерски декламировал стихи:

Дамдину казалось, что горы, накренившись, склоняются друг к другу, а ивы в такт его чтению наклоняются к воде. «Ах! Как хорошо!» — невольно вырвалось у него, и он посмотрел на гладь реки, которая и в самом деле сверкала, переливаясь на солнце.

Дамдин впервые ощутил красоту природы, слушая стихи, и в свою очередь стихи показались ему такими прекрасными, видимо, из-за того, что они прочитаны были здесь.

Взглянув окрест, он удивился представшей его взору красоте Хангая и наивно подумал: «Выкопать бы вот этот уголок и перенести его к подножию Дэлгэрхангая или Хух-ово».

…После праздника начались будни. Дамдин все чаще стал вспоминать Гэрэл. За день до отъезда сюда он заходил к ней. Она проводила его до автобуса и, прощаясь, напутствовала:

— Счастливого пути! Помни, что я тебе говорила, и все забудь…

Дамдин стоял молча, не поднимая головы. Потом, отпуская ее руку, сказал:

— Ну, я пошел… Будь счастлива!

Он ничего больше не смог произнести, хотя и намеревался поговорить с ней о многом. Продолжая топтаться на остановке, он провожал грустным взглядом Гэрэл, пока она не скрылась в толпе.

На другой день они долго ждали машину, но все же в путь отправились до обеда. Провожая их, секретарь комитета ревсомола строительного управления обратилась к ним с напутственным словом, где призвала их высоко нести честь ревсомола и оправдать оказанное им доверие. В заключение она водрузила на капоте красный флаг.

Дамдин слушал ее рассеянно, поминутно озираясь по сторонам в надежде, что Гэрэл придет проститься. Он вглядывался в толпу до тех пор, пока машина не миновала мясокомбинат, но девушки так нигде и не заметил.

В машине запели, и только тут он пришел в себя и стал подпевать.

— Город! Многолюдный город, огражденный со всех сторон горами… Чего только в нем нет! Каждый, кто приезжает сюда, проходит большую жизненную школу, — говорил Жамбал нарочно громко, чтобы все слышали.

Его слова подтолкнули Дамдина на размышления… Действительно, город, должно быть, меняет человека, возвышает его… Человек здесь невольно впитывает в себя то, чего у него в жизни раньше не было. Пусть мне и не суждено овладеть всем, что он преподносит, но постигнуть науку труда я, пожалуй, смогу.

«Меня любая горожанка, даже самая невзрачная на вид, притягивает к себе. В каждой из них есть что-то такое, чего не найдешь у наших худонских», — говорил когда-то ему Базаржав, изображая на лице легкую грусть. Дамдин почему-то вспомнил сейчас и об этом.

Бригаде Жамбала вскоре предстояло возвращаться в столицу. Поговаривали, что за работу им заплатят чуть ли не по тысяче тугриков. Раньше он и представления не имел о том, что за работу можно получать деньги, но теперь начал понимать, как высоко оценивает государство труд рабочего.

Молодым людям свойственно в свободное время вместе веселиться и отдыхать. Случается, что они, если между ними устанавливается крепкая и настоящая дружба, делятся между собой и сокровенными сердечными тайнами, хотя никто не заставляет их это делать.

Застенчивый Дамдин, поступив работать на стройку, сделал для себя немало открытий и заметно изменился.

Среди строителей, если не считать Чогдова, только он представлял необъятную Гоби. Чогдову же больше нравилось, когда его называли не гобийцем, а алтайцем.

— Представитель южного края — Красной Гоби, где не растут деревья, не журчит вода, — подшучивали над Дамдином друзья, но он не оставался в долгу:

— Как живется вам, мои дорогие, без монгольского лука, без верблюдов? — И весело хохотал.

Признаться, Дамдин любил, когда друзья вот так над ним подсмеивались, ибо он тайно гордился, что родом из Гоби. А ведь такие шутки не всем бывают по душе.

В их бригаде был парень с всегда грустным лицом, который держался особняком и ни с кем не дружил. Он любил подолгу сидеть у костра, обхватив колени, и не моргая смотреть в одну точку. В бригаде его окрестили «бобылем», «философом», «неуживчивым» и почти никогда не обращались к нему по имени. А вообще-то его звали Шаром. Он ни с кем не вступал в разговоры и молчал даже тогда, когда остальные гоготали на всю юрту, рассказывая друг другу какие-нибудь смешные истории.