Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

…Шар долгое время скрывал, что он из Центрального аймака. Вот и сочинил на него частушки Чогдов, никак не ожидая, что когда-то придется ему держать за них ответ. В день, когда строители праздновали подъем конька, Шар объелся козлиного мяса и два дня пролежал пластом. Его рвало по нескольку раз в день, а однажды ночью он, выбегая на улицу, наступил на голову кому-то из спящих ребят. Дамдин так четко себе это представил, что не смог сдержать смеха, чем вызвал большое недовольство секретаря комитета ревсомола.

Чогдов постарался спокойно объяснить ей все как было. При этом он своей вины, равно как и Дамдина, не признал. Постепенно и секретарь комитета ревсомола поняла, кто есть кто, но тем не менее строго сказала им:

— Бросьте свои выходки! Несете такую чушь… Базарные сплетни разводите! Разве наша молодежь так должна себя вести? Нет, и еще раз нет! Читали бы вместо этого книги, заучивали стихи и просвещали бы тружеников худона… Вот я сейчас пятидесятый раз перечитываю «Овод». Прекрасная книга! — И она показала истрепанную книжку в сером переплете.

Тут оживился Дамдин:

— Дарга! Наш Чогдов только и делает, что заучивает наизусть стихи, и читает их замечательно, не хуже любого артиста.

Та улыбнулась и, посмотрев на Чогдова, сказала:

— Если так, то это очень хорошо. А теперь идите — и чтобы повода для таких писем больше не давали.

Дамдин с Чогдовом рассказали об этом Бэхтуру. Тот зло сплюнул:

— Какой позор! Знаю я этих, которые хотят перед начальством выслужиться, а сами свою работу из рук вон плохо делают. Не перевариваю таких.

Бэхтур знал все, что происходило на их стройке. Возбужденный их рассказом, он вспомнил один случай:

— Где-то год тому назад произошла на нашей стройке поучительная история… Был тут у нас один нарядчик… Казался он мне вполне нормальным человеком, тянул свою работу, как и все, ничем не выделялся, и вдруг слышу — выступил он с интересным почином. Короче, он предложил построить жилой дом для рабочих на хозрасчете, то есть во внерабочее время. Руководство, разумеется, поддержало его, и строительство началось. Но однажды кое-кто из рабочих взбунтовался: «Ни сна, ни отдыха не видим! Это уж слишком! В неделю-то хоть раз можно ведь повидаться с семьей!» Но не тут-то было… Тот нарядчик вышел из себя: «Для кого я стараюсь? Для вас же самих! Мне этот дом совсем не нужен. У меня все есть: благоустроенная квартира, да и зарплата приличная. Только о вас и думаю! Не нужны вам квартиры — давайте бросим!..» Дело кончилось тем, что другие рабочие пристыдили крикунов, и дом сдали в эксплуатацию.

Состоял он, кажется, из двадцати квартир. Многим досталось по одной комнате, но торжества были настоящие. Все руководство принимало участие, сами и ключи вручали. Присутствовал и какой-то большой дарга. Он расхваливал нарядчика и сам вручал ему подарки и грамоту. Новоселы же, собрав деньги, купили серебряную чашу, которую и преподнесли ему на митинге, до краев наполнив молоком. Но и это еще не все. Каждая семья стала готовиться, чтобы не хуже других принять его у себя в квартире… И вдруг раскрылось такое, что нарядчик оказался на скамье подсудимых. Выяснилось, что он, пока строили тот злополучный дом, отгрохал себе громадный особняк, пользуясь ворованными строительными материалами. Говорили, что он ни одного гвоздя, ни одной банки краски в магазине не купил… Случай, конечно, редкий, но его помнят. Может, поэтому многие начальники у нас осторожничают и работают без всякой инициативы. Должно быть, боятся — как бы чего не вышло… А что, вы думаете, произошло с тем домом? Через три месяца он стал разваливаться. И впрямь: поспешишь — людей насмешишь!.. Строительство — дело у нас новое. Вот и лезут сюда всякие жулики. Им дела нет до работы. Они только и стараются, чтобы побольше урвать для себя. Стоит обо всем этом заикнуться на каком-нибудь рабочем собрании, как они начинают бледнеть, краснеть и отпираться, но ты уже для них злейший враг. Справедливого, правдивого слова такие не любят и всячески пытаются выжить неугодных со стройки. Против фактов не попрешь. Они должны держать ответ перед законом, но беда в том, что контроль у нас слабый. Можно сказать, нет его вообще. Вот какие дела творятся, братцы… Хотя, конечно, сама по себе профессия строителя почетная…

Откровения Бэхтура поразили Дамдина с Чогдовом, заставили их задуматься над многим. Благо они оба были восприимчивые парни, способные все понять и сделать правильные выводы.

Бэхтур говорил и об их бригадире Жамбале, хвалил его:

— Настоящий рабочий! — Но непременно добавлял: — Он все видит и все знает о проделках этих жуликов, однако открыто сказать не может, молчит… Должно быть, кипит, но терпит… Вот какой он у вас…

Частенько Бэхтур, что называется, выставлял за порог Дамдина с Чогдовом:

— Ну, ребятишки, сегодня вы, наверное, опять в кино собираетесь… А у меня дел невпроворот…

Возвратившись вечером, друзья легко догадывались, что в их комнате побывала гостья. Обертки от конфет в счет не шли. Иногда они обнаруживали забытую губную помаду, да и запах духов держался до самого утра.

Дамдина с Чогдовом распирало любопытство, и они гадали: кто же это? Может, одна из живших по соседству девушек, которые нередко наведывались в их комнату на звук гармони, чтобы посидеть и поболтать с ним?

В суровые тридцатые годы Бэхтур лишился отца. Много лет спустя выяснилось, что он ни в чем не был виноват. Но в те далекие времена Бэхтуру немало досталось в жизни. В начальной школе он был одним из самых успевающих учеников, хотя по его внешнему виду легко было догадаться, что живется парню нелегко. Одет он был очень скромно, да и лицо у него частенько было измазано сажей.

Некоторые учителя побаивались справедливо оценивать его знания. Всему причиной было имя его осужденного отца. Но как бы то ни было, ему дали окончить школу и определили в промышленный техникум.

Когда он написал заявление о приеме в ревсомол, у него потребовали заполнить анкету, где между прочим были такие вопросы: «Участвовали ли ваши родители или родственники в антиреволюционной борьбе? Если да, то когда и в какой форме?» Сведения надо было подавать обо всех родственниках до третьего колена. Этот случай надолго оставил тяжелый след в душе Бэхтура.

Бэхтуру (тогда его звали Виктором) было лет пять-шесть, когда к ним однажды ночью пришли незнакомые люди и стали, расхаживая по дому, торопить отца, чтобы он поскорее одевался. Это он отчетливо помнил. Отец, надев свой теплый дэли, не успел даже как следует подпоясаться кушаком. Мать всхлипывала у кровати. Отец хотел было надеть свою шапку, но почему-то передумал и засунул ее под мышку. Подойдя к проснувшемуся и удивленно прислушивающемуся сыну, он поцеловал его в обе щечки, затем направился к плачущей матери и стал, как бы уговаривая, гладить ее по волосам. «Ничего, скоро меня освободят… Не беспокойся…» — сказал он.