Олег Лукьянченко - Провинциздат

Друг же был вхож к Мэтру со студенческих лет, на правах воспитанника или, может быть, ученика, и черпал из богатейшей библиотеки наставника раритеты серебряного века и двадцатых годов; парижские, ардисовские и прочие закордонные книги, не говоря уж о крамольных перепечатках самиздата. Вся эта запретная роскошь через друга доставалась и Андрею, так что культурное энергетическое поле Мэтра не миновало и его.

Мэтр преподавал латынь в юридической академии, переводил французских экзистенциалистов, писал стихи, проходящие по разряду «книжной лирики», печатался в центральных журналах – за что, разумеется, был люто ненавидим сворой подонских виршеплетов.

Десять лет назад, примерно в пору памятной для Андрея встречи в пединституте с унесенным ныне фекальными водами подонским классиком, случилась скандальная история, попортившая Мэтру много крови. Его поэтическая книжка, выпущенная Провинциздатом, по наводке писсоюзовской верхушки попала под лупу апкомовских блюстителей идеологической стерильности. Те разглядели нежелательные аллюзии в стихах на древнеримские темы, о своих наблюдениях доложили главному боссу – и тот, долго не раздумывая, распорядился пустить под нож отпечатанный тираж. На том дело и заглохло бы в провинциальном болоте, да на беду перебдевших партчиновников, часть тиража уже разлетелась по стране. В короткий срок дюжина одобрительных рецензий появилась в самых разных центральных изданиях и – что самое для охранителей ошеломляющее – о книге было одобрительно упомянуто в партийном журнале. Тут уж, во избежание опасных нестыковок с вышестоящим мнением, срочно пришлось давать реверс – да книги-то нет! Мэтра вежливо пригласили к секретарю апкома по идеологии и предложили незамедлительно подготовить к печати новый сборник, пообещав выпустить его максимально оперативно.

Однако это не привело к изменению режима наибольшего неблагоприятствования. Издав обещанную книжицу, идеологи посчитали партийную задолженность погашенной – после чего доступ в Провинциздат и на страницы «Подона» был Мэтру заказан. А робкие попытки вступить в Союз пресекались на начальных этапах громоздкой системы приема. И это невзирая на регулярные публикации в центральных журналах и вопреки рекомендациям столичных знаменитостей. Но, как выразился когда-то по сходному поводу Самокрутов: «Столица нам не указ!»

Теперь же, как выяснилось, над опальным поэтом собралась новая гроза…

5

Мэтр обитал в дряхлом пятиэтажном доме на Пресного, усаженной столетними акациями, которые, впрочем, вряд ли могли служить достаточным звуконепроницаемым фильтром от трамвайного грохота.

Подъезд с висящей на одной нижней петле дверью ударил в нос аммиачным конденсатом, происходящим, похоже, не только от представителей кошачьих. По заплеванной, усыпанной окурками и шелухой от семечек лестнице с облупленными стенами в пятнах сажи друзья поднялись на третий этаж. Хозяин встретил их в полутемной прихожей, радостно поприветствовал, пожал руки и велел проходить не разуваясь.

В просторной и светлой, с высокими потолками гостиной Андрей увидел еще двоих гостей. В одном он узнал Валентина Васильева, бегло знакомого по редакции «Подона» той поры, когда Андрей пробавлялся писанием рецензий для Суперлоцкого; Васильев ведал тогда в журнале публицистикой. Не раз они встречались и в Провинциздате, куда тот приходил к своему постоянному редактору Туляковшину. Васильева можно было назвать литератором-многостаночником: начинал он как поэт, продолжал и сейчас выпускать стихотворные сборники, однако в последние годы сосредоточился на изучении революционной истории края, а собранный в архивах богатейший материал использовал для сочинения беллетристических, с достоверной бытовой фактурой романов о подонских революционерах-подпольщиках 1905 года.

Второго, самого старшего в компании, Андрей раньше видел только на фотографиях, но узнал сразу: это был не кто иной как Дед.

Несколько смущенный обществом малознакомых людей, Андрей поначалу чувствовал себя скованно. Но все держали себя по отношению к нему дружелюбно и на равных, а когда расселись за столом, откупорили сосуды с веселящими напитками, коим компактное расположение в центре стола и разномастные этикетки придавали сходство с цветочной клумбой, он и вовсе почувствовал себя среди своих.

– Откуда такое изобилие в стране сухого закона? – с шутливым восхищением спросил друг, добавляя к набору принесенную «Плиску».

– Места знать надо, – в том же тоне ответствовал Мэтр.

Друг принялся живописать собственные только что приобретенные познания в насущном вопросе, а хозяин тем временем наполнял бокалы и тарелки. Андрей же рассматривал обстановку. Паркетный пол, похоже, никогда не знал ни лака, ни мастики; квадратный стол, накрытый линялой клеенкой, вероятно, появился тут в допотопные времена; прочая меблировка вообще не замечалась, если и наличествовала; зато стены, от пола до потолка, были заставлены книжными стеллажами, а простенок между окном и дверью на балкон занимала портретная галерея классиков ХХ века – тех легендарных мастеров потаенной литературы, близость к которым выставлять напоказ даже сейчас было неприкрытым вызовом официальным вкусам.

После первого бокала друг спросил Мэтра о последствиях доносительской статьи в «Киянке».

– Кажется, решили спустить все на тормозах, – Мэтр натянуто улыбнулся и сделал глоток сухого вина. – Сегодня ректор вызывал на беседу. Сказал: продолжайте спокойно работать.

– Да, похоже, времена и впрямь начинают меняться, – заметил Васильев. – Но некоторым ох как трудно в это поверить. На последнем собрании в Союзе Бледенко радостно орал про тебя: «Наконец-то его вышвырнут с работы!»

Мэтр брезгливо поморщился и спросил:

– Говорят, он уходит с председательского поста?

– Это он уж сколько лет обещает! Мокрогузенко ждать заморился.

– Неужели нет более достойных кандидатов на смену?

– Кто ж их, достойных, утвердит, даже если и выберут на собрании? И выбирать-то особо не из кого. У Золотарева теперь, после той истории с плагиатом, репутация подмочена. Есть фигура, которая всех бы устроила, – Коля Мурый. Он так себя сумел поставить, что у него со всеми хорошие отношения.

– К тому же и в истории с Золотаревым проголосовал вместе со всеми за вынесение тому строгача, – вставил Мэтр.

– Ну да, и после, бия себя в грудь, каялся перед своим другом: прости, мол, что тебя предал, но я не мог поступить иначе, – продолжал Васильев. – И все-таки в председатели он не годится. Чересчур интеллигентным выглядит. Да и сам руками и ногами будет отмахиваться…