Олег Лукьянченко - Провинциздат

– Надеюсь, – не вдаваясь в подробности, подтвердил Васильев. – А вы тоже состоите в партии, Андрей Леонидович? Иначе как бы вас в Провинциздат взяли?

– Да я уж лет семь в рядах активных строителей самого передового общества, – весело ответил Андрей. – Но только без всяких там идеологических обоснований. Мне в мореходке предложили вступить – я и вступил. Причем по блату. Там же на служащих какая-то квота. А в райкоме однокурсница инструктором сидела. Вот она мне и устроила это дело. Отказываться резону не видел. К советской власти я лоялен. Кто его знает – когда там и какая другая будет. Всякая власть – от Бога, сказано в Писании. Вникать в политические тонкости мне скучно. А тут сразу визу открыли, мир повидал. Худо ли?..

– Париж стоит мессы? – с иронией спросил Мэтр.

– Вот именно! – простодушно согласился Андрей. – Опять же, как правильно Валентин Сергеевич сказал, – преодолен запрет на профессию. Мог бы я без партбилета в Кривулинске за месяц головокружительную карьеру зафигачить: из швейцаров гостиницы в литсотрудники апкомовского журнальчика? Я, конечно, гордиться своей партийностью не горжусь, но и особо стыдиться не собираюсь. Тем более что реально партия от своих рядовых солдат ничего кроме членских взносов не требует…

7

Затем застолье, по крайней мере для Андрея, перешло в новую фазу. После напряженного, нервного рабочего дня хмель быстро обволок его полупрозрачной пеленой, сквозь которую всех присутствующих и себя вместе с ними он видел как бы со стороны. Хозяин периодически передвигался вокруг стола легкой подпрыгивающей походкой и подливал гостям в бокалы. У него мефистофельский профиль, и такая же бородка с бакенбардами, отметил про себя Андрей, но при этом добрые и чуть виноватые глаза, очень выразительная мимика. Жидкие пряди волос почти не прикрывают темечко. Он тянет сигарету за сигаретой и разгоняет дым рукой – бесполезно: лицо окутано колеблющимся флером. Сидящий рядом Васильев деликатно уворачивается, но и его массивный, четкой филигранной лепки голый череп с закраинами волос на висках и затылке виден как сквозь аквариумное стекло. Густая овальная борода с едва заметными потеками седины странно не сочетается с рыжеватыми, закрывающими верхнюю губу аккуратно подстриженными усами. Дед тоже не курит, но предусмотрительно отсел подальше, и никотиновый чад почти не достает до него. Он, в отличие от Васильева и Мэтра, гладко выбрит, у него широкое, «лунявое» лицо с добродушным выражением: он похож не на видного писателя, а на пожилого мастерового, скажем, молотобойца – мощными плечами, отнюдь не рыхлыми, несмотря на почтенный возраст…

Голоса сидящих за столом слышатся не всегда внятно, но не из-за их косноязычия – просто внимание у Андрея рассеяно. Он попытался сосредоточиться.

– …котлеточником, – уловил он непривычное слово в рассказе Деда.

– Кем-кем? – переспросил Андрей, пытаясь понять, о чем идет речь.

Дед доброжелательно взглянул на него и повторил:

– Котлеточником. Так называли арестованных, которых несколько дней не кормили, а потом вызывали на допрос и в их присутствии со смаком уминали свежие котлеты. Когда от невыносимо вкусного запаха узник пускал голодную слезу, его обещали угостить такими же, если он чистосердечно раскроет следствию все известные ему фамилии и адреса агентов вражеских разведок.

– И кто таким был? Я, кажется, пропустил начало рассказа.

– Да у нас тут о Самокрутове речь зашла, – объяснил Мэтр. – В тридцать седьмом, когда посредством взаимных доносов основная масса Провинцеградской писательской организации благополучно друг друга пересажала, Самокрутов прославился как котлеточник. Он же и Владимира Дмитриевича посадил.

– Ну, это мне точно неизвестно, – мягко возразил Дед. – Хотя, по логике вещей, весьма вероятно. Ведь меня взяли через две недели после него. А он был моим преподавателем в пединституте.

– Но зато доподлинно известно, что именно Самокрутов на пару с Индюковым состряпали донос, когда Владимира Дмитриевича выдвинули на государственную премию. Как раз в пору борьбы с космополитами. Обвинили в том, что он скрывает свое иудейское происхождение.

– Да, – вздохнул Дед. – Это я знаю с полной достоверностью. От Форсонова. Он-таки заступился тогда за друга детства; вспомнил, как вместе куличи святили. Премии, правда, я так и не получил.

– А как вы вообще к Самокрутову относитесь? – осмелился вставить занимающий его вопрос Андрей.

Дед почему-то смутился.

– Как я могу к нему относиться, Андрей? Ну, разумеется, считаю полной бездарностью как писателя. Он всегда был средней руки газетчиком провинциального замеса. А его последние вещи вообще читать стыдно, особенно эту «Материнскую долю» – сплошные сопли-вопли, и ни одного живого человеческого слова.

– Поразительно, что даже после того случая с премией, – вернулся к прерванной теме Мэтр, – Самокрутов продолжал считать Владимира Дмитриевича своим другом. Именно его позвал на выручку, когда самого припекло хуже некуда. Расскажите, – предложил он Деду. – Пусть молодое поколение знает все о своих героях. Тут же этим славным именем улицу собираются назвать в нашем городе. Или уже назвали?

– Назвали, – подтвердил Васильев.

– Да история-то уж больно скабрезная, – поморщился Дед, – ну да ладно.

8

– Это было в тот год, когда Самокрутову присудили государственную премию… – начал Дед.

– Ту, что вам не дали? – перебил Андрей, которому хотелось поглубже вникнуть в повествование.

– Нет, – улыбнулся Дед. – Моя история позже случилась. Премии ведь каждый год присуждали. И вдруг вскоре после оглашения списка лауреатов приходит он ко мне и дрожащим голосом взывает о помощи. Что такое? «Володя! Я стал жертвой гнусной клеветы! Меня шантажируют, убить хотят! На тебя вся надежда…» Оказывается, в прокуратуре завели на него дело о растлении малолетних. Как я потом узнал, хода делу поначалу не давали, ждали, по-видимому, руководящих на сей счет указаний. Но тут на практику в прокуратуру попадают трое студентов-юристов…

– Да-да, – вставил Мэтр. – Они у меня учились: Угроватов, Скрынник и Потапова. Первого из них мы имеем удовольствие регулярно лицезреть по телевизору. Он ведет передачу «Торжество юстиции».

– Ну вот, – продолжил Дед, – молодежь заинтересовалась таким пикантным делом, тем более касающимся прославленного писателя. Стали копать. Обнаружили, что началось все с показаний кладбищенского сторожа. В какой-то склеп регулярно приводил малолетних девочек некий щупленький тип – с жидкими усишками, в очках, в шинели и полковничьей папахе. Не узнать Самокрутова по этому описанию было невозможно. Студенты установили за ним слежку. И отсняли целую пленку уличающих фото. Ну, а дальше затеяли незамысловатый шантаж. Пошли к нему, предъявили фото и потребовали выкуп. В размере той самой премии. Лауреат, естественно, наложил в штаны, запаниковал – и кинулся к своим друзьям в соответствующий орган: спасайте! Там ему велели назначить срок вымогателям, а они, мол, будут на страже. Но то ли он не вполне им доверял, то ли слабо соображал от страха, – стал просить меня, чтобы я был в этот момент у него для подстраховки. «Ты же бывший кузнец, артиллерист-фронтовик, с тобой мне никто не страшен…» В общем, подпустил елея. Привел к себе домой, вооружил пестиком от ступки и спрятал в шкафу…