Олег Лукьянченко - Провинциздат

Рукопись возвращаем.

С пожеланиями творческих успехов – редактор А. Л. Амарин.

Он отнес письмо для перепечатки в машбюро и по пути подумал: так ли уж радикально продукция, предложенная Казорезовым, отличается от безобидной галиматьи «детского врача»? Ему вдруг до тошноты не захотелось тратить время и умственную энергию на пространное редзаключение. Есть ведь четкое указание Главка. Так? Лошакова не желает по каким-то причинам (личная заинтересованность?) это указание выполнять, то есть нарушает дисциплинарные требования. Стало быть, он обязан обратиться к ее непосредственному начальнику – главному редактору. Ладно, коль пришлось заняться сегодня писанием бюрократических бумаг, несложно сочинить еще одну.

Он вернулся за свой рабочий стол и быстренько набросал:

«Главному редактору

Провинцеградского книжного издательства

тов. В. И. Цибуле

редактора редакции детской и художественной литературы

А. Л. Амарина

Докладная

Ввиду того, что стоящая в моем декабрьском графике сдачи рукописей в производственный отдел рукопись А. Казорезова «Ломбард-1», согласно письму начальника Главка И. Г. Горбатого № 06-2213-16/97 от 28.03.85, подлежит исключению из плана выпуска литературы на 1986 год, прошу дать мне разъяснение, какою рукописью она будет заменена, чтобы я мог выполнить нормозадание IV квартала.

15.08.85 А.Л. Амарин».

Цибуля бегло просмотрел бумагу, равнодушно кивнул и отложил в сторону. «Ага, – сделал для себя вывод Андрей: – Он не спешит. А я тем более». И с легким сердцем вернулся к собственной рукописи.

4

Через неделю Андрея вызвали к директору.

Он завозился с бумагами, пряча следы своего «преступления». Не раз убеждался, что все лежащее на столе считается предназначенным для всеобщего обозрения.

Директор по обыкновению щелкал костяшками счет, закусив от усердия фильтр сигареты. Он молча указал Андрею на стул, занес в толстенную конторскую книгу результаты своих вычислений и задал вопрос:

– Как сейчас складываются ваши отношения с Камилой Павловной?

– Да вроде нормально.

– А с книгой Казорезова?

– Готовлю редзаключение.

– Это хорошо. Камила Павловна планирует ее на выход в декабрьский график.

– Как раз по этому поводу я писал докладную главному редактору. Я не понимаю: как можно включать в график выхода работу, которую вышестоящее руководство приказало исключить из плана.

Андрей чуть было не сказал, что его редзаключение должно как раз-таки воспрепятствовать выходу книги, но вовремя притормозил.

– Я читал вашу докладную. Там вы ссылаетесь на его забракованную Главком прежнюю рукопись. Сейчас он представил новую, доработанную. А у нас тут и своего руководства хватает. План принят на правлении краевой писательской организации, утвержден в апкоме… раз уж вы у нас редактором работаете, должны наше положение понимать… – Он помолчал и вдруг выдал неожиданную фразу: – Подонскую литературу надо любить.

– Да я как-то привык любить настоящую, – не удержался от реплики Андрей.

Дир посмотрел на него взглядом, выражавшим намек на сочувствие.

– Вы ж вот тоже хотите книжку у нас издать?.. А как мы можем пойти вам навстречу, если вы со всей писательской организацией испортите отношения?

«Ясненько, – сообразил Андрей. – Как говорится, баш на баш. Вы нам, мы вам».

– Что ж мне – все подряд в печать подписывать? Для чего тогда вообще нужен редактор?

– Как для чего?! – всплеснул руками дир. – Да чтобы помогать автору! Ведь у нас по советской конституции любой человек иметь право писать и печататься. А мы, идеологические работники, обязаны в этом содействовать. Одно дело – рукописи из самотека: там нужно строже подходить к отбору. А в писательской организации профессиональные литераторы. Как же мы можем отказать им в издании? Но и к самодеятельным авторам нужно относиться бережно, деликатно. Не давать им повода заявлять, что мы зажимаем свободу слова. А тут на вас очередная жалоба поступила. Вот, ознакомьтесь. – Он подал Андрею распечатанное письмо.

Карандашом, на покрытом масляными пятнами листке бумаги, было написано:

«К несчастью, я и мое поколение в основном не получили высшего образования, но в силу природного дарования я пишу стихи и сценарии. Мои произведения глубоконравственные, политически и идеологически осмысленны, дальновидные и одновременно вызывают живой интерес людей разных поколений.

Но в моих работах с глубоким политическим, экономическим и идеологическим смыслом есть грамматические ошибки. Это, конечно, существенный недостаток, но учитывая обстоятельства войны, наша партия расширила права, дала возможность публиковать стихи самодеятельных поэтов. Партия учла и отклонения самодеятельных поэтов от стилистики литинститутов (которых, кстати, до революции не было, и далеко не все может быть полезным вынесенное из литинститута).

О наличии у нас грамматических ошибок правительство знает хорошо. В основу расширения публикаций заложены высоконравственные, политически, экономически, идеологически выдержанные произведения, зовущие людей к раздумьям, к борьбе за чистоту идей, за мир, за добро, во имя жизни на Земле. Произведения должны у читателя вызывать чувство сопереживания и действия ума и мышц. Мои произведения вполне отвечают этим требованиям.

Партия хорошо знает исток наших бед и проблем в образовании, понимает нас и делает все, чтобы дарование наше нашло отражение в жизни. Наличие грамматических ошибок в рукописях предусмотрено даже законом и штатом корректоров.

А стилистика – пустое рифмование для формы, подвергнуто резкой критике. Главное мысль. И лучше автора никто не знает, почему пренебрегая стилистикой, автор выкладывает глубокий смысл в каждое слово, увеличивая глубину мысли.

Действия редактора расцениваю как безнравственный выпад, злоупотребление служебным положением и глубокую безидейную политическую близорукость.

Вы придерживаетесь стилистики, усвоенной в высшем учебном заведении для рифмы, а партия подвергла ее резкой критике.

На проспекте Первой Конной армии группе скучающей молодежи я предложила свое стихотворение для разминки ума. Ребята стояли с потухшими взглядами, озлобленно высмеивали прохожих. Я смело подошла к ним.

Видели бы вы эти глаза. Они вспыхнули как факелы при чтении этих стихов. А потом страстно выдохнули: «Вот здорово!». И посыпались вопросы: «А где их можно почитать? В какой книге?» Когда я ответила, нет моего сборника… в адрес издательства было высказано немало злых, недобрых выражений.

Сквозь соблазны россиянином ты будь!

Ребята попросили переписать эти стихи. И я с удовольствием разрешила переписать.