Олег Лукьянченко - Провинциздат

А поэтому поэму «Я с Россией говорю» я теперь обязательно передам в политбюро ЦК КПСС… И лопнет вся ваша ложь…

Златокудрова М. Д.»

– Никифор Данилович! – возмутился Андрей. – Да разве вы сами не видите, что у этой дамы явно не все дома. Я написал ей обтекаемый стандартный ответ, как всем типичным графоманам: что, мол, спасибо за внимание к нашему издательству, но рукопись не обладает достаточными художественными достоинствами, чтобы обрести форму книги… Все очень вежливо и деликатно…

– А теперь мы должны реагировать на жалобу. А то ведь она и впрямь по инстанциям начнет писать. Вот и подумайте, как ей ответить…

Андрей подумал – и не нашел ничего лучшего, чем посоветовать обратиться в редакции газет и журналов. А еще он понял, что как ни крути, а заканчивать редзаключение на «Плешивый овраг» придется. Но спешить он не станет: есть же нормативные сроки рассмотрения доработанной рукописи. Так что времени у него вагон.

5

А через три дня чугунная дверь проводила его гулким прощальным салютом, и весь сентябрь Андрей провел на вольной воле, почти не вспоминая о Провинциздате. Оставим за кадром его полет в столицу, когда и в накопительном отсеке аэропорта, и под иллюминатором в салоне он продолжал на ходу шлифовать абзацы и строки новых своих рассказов; его поход в знаменитое издательство, где по-прежнему доброжелательный, хотя и как обычно спешащий по неотложным делам зав-благодетель заверил, что все нормально, книга не за горами, уже назначен ее редактор; возвращение, новый перелет – в Крым, ласку Южного берега… Не будем живописать все эти праздничные события, поскольку они отвлекут нас от сюжета, в котором, как нетрудно догадаться, близятся новые крутые виражи…

Бегло высветим лишь два эпизода в столице.

Когда Андрей с другом-критиком обедали в ресторане Дома литераторов, к ним за столик подсел тот известный прозаик, чьи переданные другом слова о десяти годах предстоящей борьбы послужили напутствием Андрею в самом начале пути в литературу. Звали его Анатолий. Он с первого взгляда вызывал доверие и симпатию своей интеллигентностью, внутренним и внешним достоинством, несуетливостью и основательностью в словах и манерах. Новый знакомый подробно расспросил Андрея о ходе его дел в издательстве, заметил, что такое удачное и перспективное начало выпадает далеко не каждому, а позднее, в разговоре с другом, отозвался об Андрее как о человеке «крепком и талантливом». А еще посоветовал непременно встретиться с назначенным ему редактором. Выполнить этот совет Андрею, увы, не удалось: бархатный сезон – не только у него отпускная пора.

Второй же эпизод касался провинциздатских баталий. Андрей захватил с собой черновик редзаключения на «Плешивый овраг», чтобы показать другу-критику. И тот, прочитавши, скептически почесал в затылке и резюмировал:

– Да, конечно, все тут правильно, все справедливо… Но стоит ли связываться со всей этой бандой? Не лучше ли найти обтекаемый вариант, чтобы не ставить под удар судьбу собственной книги – да и вообще свою судьбу в Провинциздате.

– Скорее всего, ты прав, – ответил тогда Андрей.

Но когда он, загорелый, взбодренный морем, надышавшийся крымскими ароматами, с ощущением восстановленных душевных сил, вернулся домой… первое, что он сделал перед возвращением на работу, – отпечатал на машинке беловой вариант редзаключения, а переступив на следующее утро порог редакции, положил самый отчетливый экземпляр на стол Камилы Павловны Лошаковой.

6

То ли заряд отпускной энергии действовал, то ли просто хрустальный октябрь так благотворно контрастировал с удручающим августовским зноем, но даже атмосфера в Провинциздате показалась Андрею не такой гнетущей.

Лошакова встретила его появление со сдержанной неприязнью; Трифотина – с подчеркнутой радостью; Туляковшин же только равнодушно кивнул, не отрываясь от своего дела.

Радость Трифотиной проявилась еще рельефнее, когда они в обеденный перерыв остались в редакции вдвоем. Неонилла Александровна торжественно доложила ему, что ей поручили работу над рукописью его книги.

– Какая шикарная проза! – воскликнула она. – Почти как у Федора Абрамова.

Почему-то, какие бы дифирамбы ни пела ему эта дама, Андрей всегда сомневался: искренни ли они? Конечно, как и любой автор, он «покупался» на похвалы им написанному, но даже с учетом такой слабины в полной мере Трифотиной не доверял. Больше заинтересовала его другая история, поведанная редактрисой. Оказывается, пока он отсутствовал, Лошакова задумала некую реорганизацию:

– Надо, говорит, оздоровить обстановку в коллективе. А для этого рассадить редакторов попарно: ее с Туляковшиным, а нас с вами, Андрей Леонидович. Ходила с этой идеей к директору. Тот, конечно, ее затюкал: как это – по другим редакциям, что ли, рассаживать? Кто ж на такое согласится? Так ничем и кончилось.

Сказанное Трифотиной подтвердила и заведующая производственным отделом Ольга Петровна Грошева. Это была дама высокая и статная, несмотря на худобу; в овале лица прорисовывалось у нее нечто лошадиное, а во взгляде – что-то собачье, нет, не в ругательном, а в буквальном значении этого слова: похожее на то выражение, что можно увидеть у провинившейся собаки, заискивающей перед хозяином; а в общем она была довольно миловидной, хотя и несколько отцветшей. Рассказала она и о других любопытных событиях, его касающихся. Пока он был в отпуске, состоялось отчетно-перевыборное партийное собрание. Монахова попросила заменить ее на посту секретаря партбюро: в феврале ей исполняется семьдесят лет – и она решила, наконец, уйти на пенсию. Секретарем выбрали Неустоева. Кроме того, в повестке дня стоял вопрос о моральном климате в коллективе редакции детской и художественной литературы. Докладывала Викентьева. По ее словам, все дело в редакторе Амарине, который нарушает производственную дисциплину и – дословно: «просто терроризирует Камилу Павловну».

– Так что вы будьте начеку, Андрей Леонидович, – завершила Грошева и томно потупила взор. «Еще одна в союзницы набивается, что ли?» – не понял Андрей.

– А Викентьева-то какое отношение ко всему этому имеет? – вслух удивился он.

– Так она ж лучшая подруга Лошаковой, – объяснила Грошева. – К тому же ближайшая сотрудница Монаховой.

Раньше он почти не замечал Викентьевой – и ни разу не говорил с ней более или менее подробно. Разве что, припомнил, холодком болотным на него всегда веяло, когда она ощупывала его своим взглядом очковой змеи.

Итак, вырисовывалась следующая диспозиция: на его стороне два хлипких и, как он предполагал, не слишком надежных союзника: Сырнева и Грошева… кто еще?.. Трифотина?.. Что-то не верится. А на другой… не счесть врагов?.. Но не отступать же теперь, когда все уже определилось! Да и чем он рискует? Тоненькой книжицей? Мелочь в сравнении с той, что скоро выйдет там, в метрополии? Служебной карьерой? На черта она ему нужна!..