Олег Лукьянченко - Провинциздат

– Вроде бы в «Подоне» тоже какие-то перестановки намечаются? Поговаривают, что и Суицидов на покой собрался? – спросил Мэтр.

– Да. Он уже воз не в силах тянуть. Но слезно молил дать ему обязательно доработать до начала двадцать седьмого съезда. Мечта у него такая, идеологически выдержанная…

6

Звонок в дверь вызвал паузу в разговоре. Хозяин пошел открывать и вернулся с новым гостем:

– А вот и наш Бобчинский, – шутливо представил он вошедшего.

«Почему Бобчинский?» – не понял Андрей. Он узнал молодого автора, своего ровесника, не раз бывавшего в редакции у Туляковшина. Кажется, тот писал фантастику.

Названный Бобчинским, ехидно улыбаясь, держал на растопыренной ладони трехлитровый баллон яблочного сока.

– Вот что полагается пить порядочным гражданам! – заявил он, ставя банку на стол. – А вы тут подрываете линию партии, – и сам загоготал собственной шутке. Остальные лишь сдержанно улыбнулись.

Впрочем, усевшись за стол, шутник первым делом налил себе полный стакан портвейна.

– Ну, что новенького на литературном фронте? – спросил у него хозяин.

– Разгорается скандал с Трифотиной… – Андрей навострил уши. – Кречетова написала заявление в правление, обвиняет редактрису в том, что та вымогает у нее взятку за издание книжки. Дело дошло до прокуратуры. Кое-кого из писателей уже вызывали.

– Ты-то откуда все это знаешь? – спросил Мэтр. – Ты ведь не член Союза.

– Ну не зря ж он у нас Бобчинский, – объяснил Васильев. – Но заявление она написала, это точно. А что в Провинциздате говорят? – обратился он к Андрею.

– Да я ничего такого пока не слышал, – ответил тот растерянно. Погруженный в собственные проблемы, он последнее время не особенно вникал в чужие.

– Как вы вообще выживаете среди редакционных дам? – продолжил расспросы Васильев.

– Держусь пока.

– Испытание не для слабонервных.

– Да нет, все нормально.

– Говорят, у вас конфликт с Казорезовым?

– Пытаюсь поставить хоть какой-то заслон халтуре.

– Когда Казорезов в редакции «Подона» на прозе сидел, то издевался над молодыми авторами как закоренелый садист, – заметил Васильев. – Пусть теперь на собственной шкуре ощутит. Такого он, конечно, не ждал. Смотрите, Андрей Леонидович, вы таких волков раздразнили, как бы самому целу остаться.

– Ну а куда ж деваться-то?

– Бог вам в помощь, коли так.

– Анемподист смелый, пока отпора не получит, – впервые вступил в разговор Дед. – Года три назад на банкете в «Интуристе» он ляпнул что-то антисемитское. А стол держал Золотарев. Потребовал, чтоб тот извинился. Казорезов буром на него попер, так Вадик – он же высоченный, мощный, – за шкирку его сгреб – и в окно. Там, кто помнит, на первом этаже окна французские; жара как сейчас стояла, открыты нараспашку – Анемподист наружу вылетел и в бассейн с рыбками. Хорошо охладился.

– Мигайлов еще работает у вас? – поинтересовался у Андрея Мэтр.

– Работает. Но я с ним почти не общаюсь. На первых порах набивался ко мне в друзья, да чересчур уж он приторный тип…

– Мы с ним когда-то в коллективном сборнике печатались, – сообщил Мэтр. – Тогда он и меня чуть ли не облизывал. А после той истории с моей книжкой… – Андрей кивнул в ответ на вопросительный взгляд собеседника: мол, ясно, о какой книжке речь, – иду как-то по коридору в Провинциздате, поздоровался с ним, а он сделал вид, что не замечает. Тогда я его спрашиваю: «У вас со слухом проблемы – или с воспитанием?..»

Андрей понимающе улыбнулся.

Васильев спросил его о рукописи друга-поэта, которую читал недавно на правах члена редсовета.

– Пока все неопределенно, – заторопился с подробностями Андрей. – Рукопись провалялась мертвым грузом года два, не меньше. Я раскопал ее случайно, прозондировал отношение Цибули. Тот вроде бы за, но как-то уклончиво. Я сделал стихам осторожную рекламу, встретил скрытый протест со стороны Лошаковой, но добился обещания дать почитать членам редсовета. До того прочитала Трифотина, была в восторге, но сказала, что редсовет все равно не пропустит. Вот на этом этапе вы и подключились, – отнесся он к Васильеву. – Получил еще два-три благожелательных отзыва, после чего Лошакова вынуждена была обратиться за помощью к Мокрогузенке и Бекасову. О Мартыне я предполагал, что он обрушится и разгромит, однако тот, вопреки ожиданиям, сказал, что надо издать книжку в один лист: хотя ему такие стихи и чужды, и под Вознесенского они, но чтоб утереть нос столице. И Мокрогузенко с ним согласился. Так что практически все члены редсовета за…

– Хватит о наших провинциальных дрязгах, – сменил тему Мэтр. – Пусть столичный гость расскажет, что в культурных центрах деется.

– Да то же, вероятно, что и везде, – раздумчиво начал друг. – Все ж мы, поди, газеты читаем. Ну, а помимо прессы… Столица, как, наверно, и провинция, живет смутными надеждами на что-то тоже весьма смутное, зато приятное. Главные слухи – о кадровых перемещениях; в нашей сфере их почти нет, но они все еще предрекаются. Главный вопрос, витающий в воздухе: что именно сегодня дозволено? Сначала вроде бы начиналась эра критицизма, но нашумевшая статья в главном партийном органе вызвала такой гнев аппарата, что критицизм обозвали критиканством и велели не лезть в пекло поперек батьки. Моя последняя статья в «Литеженедельнике» пришлась как раз на этот слом – сначала требовали остренькой конкретики, с именами и названиями, а потом выбросили из нее все имена и всю конкретику, оставив только благородные рассуждения о чем-то тоже весьма благородном. Герой литдня – Феодосий Клистиркин. Он, выступая на партконференции, печалился, что ему не дали оспорить философскую концепцию «Заснеженной станции» и сказать правду о слабом романе нашего главного редактора, а также Октябрина Ландруса и кое-кого еще из именитых. Отвага Феодосия вызвала довольно единодушный протест. Столичный партийный вождь, по слухам, укорил его в демагогии и политиканстве. А на писательских сходках Феодосию пеняли на странноватый подбор имен. Основания такого подбора лежали на поверхности: генсека, опять же по слухам, раздражил своим нахальством неугомонный Октябрин; автор «Станции» что-то где-то сказал нелестное о Клистиркине; кое-то из раскритикованных претендует на нынешнее Феодосьево кресло…Интриган и политикан каких мало, Клистиркин вроде бы отбоярился и защитил свои позиции, но надолго ли? Вот такие ходят светские байки… И еще сейчас среди столичной образованной публики такое как бы поветрие – в партию вступать. С мыслью о том, что если туда придут лучшие, то она изнутри преобразуется.

– Вот в это я никогда не поверю, – запротестовал Мэтр. – Скорей наоборот: она этих людей под себя перелицует. Хотя и у нас вот Валентин недавно вступил. Тоже на преобразования надеется.