Ахмед Рушди - Кишот [litres]

– Ладно, – говорю я, – но как ты объяснишь это?

Я указываю на башню-призрак другой башни, что она делает в чертовой Оклахоме? Конечно же, у него найдется объяснение и для этого. Это знают все, у этой башни есть название и адрес, ее построил тот же архитектор Минору Ямасаки, и она считается уменьшенной копией нью-йоркской башни. Собирайся, сын. Здесь смотреть не на что. Успокойся. Пойдем есть яичницу.

Я начинаю понимать, почему люди приходят к религии. Просто чтобы иметь что-то прочное, что не превратится внезапно в скользкую змею. Что-то вечное: как удобно верить, что проснешься в том же городе, где заснул. Метаморфозы пугают нас, в результате революций гибнет больше людей, чем убивают режимы, свергаемые с помощью революций – такие перемены не так же хороши, как и отдых, верно? Не представляю, сколько людей на планете начали видеть то же, что вижу я, чувствуют то же, что и я, но бьюсь об заклад: я не один такой. А значит, наш мир полон до смерти напуганных людей. Объятых ужасом визионеров. Даже пророки, когда с ними случаются первые видения, поначалу думают, что сошли с ума.

Он тоже напуган. Папаша К. После того случая на озере Капоте что-то случилось с невинной верой в людей, которая была у него всегда. Возможно, мир для него еще не окончательно развалился на части, пока нет, но я знаю, он потрясен. Посмотрим, как он пойдет дальше. Если пойдет. Я слежу за ним.

И еще. Я собираюсь начать искать этих людей. Похожих на меня, с концом времен в глазах.

– В Долине Любви, – сообщил Кишот, – у странника одна цель – познать Любовь как таковую, не мелкую, пусть часто и прекрасную, любовь между мужчиной и женщиной, мужчиной и мужчиной, женщиной и женщиной или какие там еще более продвинутые комбинации вы предпочитаете, я включаю в эту категорию и свою предначертанную судьбой, непреодолимую любовь к Возлюбленной, которой скоро предстоит осуществиться; не восхитительно благородную любовь между отцом и сыном, хотя я не перестаю благодарить судьбу за то, что она пришла в мою жизнь; не любовь к своей стране, и даже не любовь к Богу или богам тех, кто имеет к этому склонность, я говорю о Любви как таковой, о невероятном по своей сути, чистоте и силе явлении, любви, лишенной конкретного объекта, о сердце сердца сердец, эпицентре бури, силе, управляющей поступками людей и даже животных, а значит, и самой жизнью. Наша цель – разрушить внутренние преграды, которые не дают нам отдать себя во власть великой универсальной Любви. Достижение такой цели требует от нас полного и окончательного отказа от такого понятия, как “причина”, ибо у любви нет и не может быть причин, она выше и больше любой из них, любовь возникает без всяких разумных предпосылок и живет в нас, несмотря ни на что.

Тем утром они были в забегаловке “У Билла – лучшие завтраки в Талсе”. Кишот заказал себе зеленые яйца с ветчиной, Санчо расправлялся с большой тарелкой мексиканских уэвос ранчерос. Несмотря на то что немолодой человек и его сын или даже внук, поедающие в час завтрака немудрящие утренние блюда, выглядели весьма заурядно, Кишот и Санчо оказались предметом пристального внимания. Почувствовав это, Санчо подумал, что постоянно тыкая в них пальцем, белая женщина наложила на них своего рода каинову печать, и подозрительность и тревога будут везде преследовать их.

До этого момента своей короткой жизни Санчо никогда не думал о себе как о “Другом”, о том, кого можно осуждать просто за то, каков он есть. Разумеется, на самом деле он был совершенно Другим, сверхъестественным существом, пришедшим из ниоткуда благодаря желанию Кишота и милости Космоса, он был Другим настолько, насколько это возможно, но не был при этом тем Другим, неприязнь к которому испытывали эти люди, Другим, на которого указывал карающий перст белой женщины. Санчо старался представлять, что он обычный человек, парень в клетчатой рубашке, синих джинсах и грубых ботинках, чувак, которому нравятся Джастин Тимберлейк, Бон Джови, Джон Мелленкамп и Вилли Нельсон. Ему одинаково не нравились хип-хоп и панджабские мелодии бхангра, ситарная музыка и блюз. Ему нравилась Лана Дель Рей. Он в первый раз ощутил, что его “другая” кожа может таить в себе смертельную опасность.

– Говори тише, – попросил он Кишота. – Кто угодно может нас услышать.

Всякий раз, когда Кишот в соответствующей манере занимался догматическими рассуждениями, он, неизвестно почему, начинал говорить так же громко, как оратор с трибуны, о чем, к счастью, не знал. В забегаловке было немноголюдно, но все, имеющие глаза, устремили на него свои взгляды, все, имеющие уши, были вынуждены услышать, все, имеющие рты, в этот момент не занятые пережевыванием пищи, проговорили что-то почти неслышно, а все, имеющие лбы, собрали их в едва заметные, но весьма выразительные складки.

– Да услышь ты меня, – быстро шептал Санчо, – доедай и валим отсюда! Все смотрят на нас как на призраков; я не говорю, что мы невидимые, но мы вселяем в них ужас. Мы призраки, которых они хотят изгнать. Из-за того, что мы здесь, им кажется, они не в кафешке, а в фильме ужасов. Посмотри им в глаза и увидишь. Где этот Билл Мюррей, когда он нам нужен, вот что они думают. Нам, видимо, лучше убраться из этих красных штатов, понимаешь меня? Какой тут ближайший синий штат? Может, поедем туда?

В определенные моменты жизни Кишоту казалось, что это сон, и он переставал понимать. В буквальном смысле вымышленный Санчо в такие моменты чувствовал, словно он сам был реальным человеком, а Кишот – плодом чьего-то воображения.

– В Европе, – безрассудно изрек Кишот в ответ, – цвета и политические предпочтения соотносятся ровно наоборот, синий считается цветом консерваторов, реакционеров и капиталистов, тогда как красный – цвет коммунизма, социализма, демократического социализма и либеральной демократии. Порой я задаю себе вопрос: каким цветом обозначить любовь? Его сложно найти, так как все цвета заняты: шафрановый – цвет индуистского национализма, зеленый – ислама, хотя в паре мусульманских стран цветом ислама считают красный, черный – цвет мусульманского фундаментализма. Розовый ассоциируется нынче с женским движением, а радуга – предмет гордости гей-сообщества. Белый, по-моему, вообще не цвет, разве что в расовом контексте. Тогда, возможно, коричневый. Коричневый, как наша кожа. Должно быть, цвет любви – коричневый.