Ахмед Рушди - Кишот [litres]

– Мы завтра же съедем, – пообещал Кишот. – Или даже раньше, как только стихнет буря.

Санчо рухнул на одну из кроватей и уставился на свое отражение в висящем над кроватью наклонном зеркале.

– Ну нет! – возразил он. – Здесь клево!

Ночь изобиловала звуками – удовольствия, боли, болезненного удовольствия. Храп Санчо перекрывал их все, Кишот же похрапывал тише. Наутро после вчерашней бури город сверкал обещаниями новых надежд. Пробудившись от тяжелого сна, в котором его разрывало между страхом и надеждой, Кишот застал Санчо в кровати с пультом в руках, проверяющим доступные порноканалы.

– Женщины в возрасте самые крутые, – заявил он. – Или мне так кажется потому, что я сам так молод, что большинство женщин по сравнению со мной в возрасте, а тех, кто моложе меня, закон запрещает.

Кишот понял: в каждой семье наступает момент, когда отцу и сыну следует поговорить о подобных вещах.

– Возможно, это передалось тебе от меня, – сообщил он Санчо. – Когда я в твоем возрасте смотрел телевизор, все красивые женщины в нем были старше меня. Тогда не было порноканалов, должен тебя огорчить. Но, знаешь ли, были Люсиль Болл и моя мечта, Джинни. Первой относительной ровесницей, в которую я влюбился, стала Виктория Принсипал, когда она играла Памелу Юинг в “Далласе”. Однако теперь я нахожусь в таком преклонном возрасте, что все женщины постарше, да и многие мои ровесницы, вышли в тираж. Так что последняя и самая большая любовь моей жизни, мисс Салма Р., моложе меня, притом значительно. А теперь давай посмотрим, где здесь обеденный зал и съедим хороший нью-йоркский завтрак.

Вскоре Санчо прискучила порнография (актеры на экране и сами очевидно скучали), и он начал бесцельно переключать каналы. Внезапно он с криком и вскочил с кровати. На экране из-под заголовка “Новости короткой строкой” женщина, которую он любил, рассуждала о последствиях убийства в Бью-тифуле, штат Канзас, как они повлияли на общину, о том, что ее представители мечтают, чтобы их начали воспринимать как любых других американцев. Она апеллировала к истории Америки, отмечала, что вначале многие эмигранты приезжали сюда не по своей воле, и даже не преминула процитировать сонет Эммы Лазарус “Новый Колосс”: “Я Мать Изгнанников ⁄ смена кадра ⁄ Мой факел освещает им путь к золотой двери ⁄ смена кадра”. По ее манере говорить было нетрудно понять, что она юрист и что община поручила ей представлять вдову и семью убитого американца индийского происхождения.

– Дай мне свой ноутбук, – потребовал Санчо и всего через несколько минут сосредоточенных поисков нацарапал что-то на листочке, после чего взглянул на Кишота и с гордостью помахал бумажкой в воздухе.

– Я нашел ее, – объявил он. – Рабочий адрес, телефон, электронную почту.

Внезапно он сник и в отчаянье опустился обратно на кровать.

– Теперь я могу ей позвонить, – договорил он без прежней бравады, – но она может просто повесить трубку, услышав мой голос.

Кишот положил руку на плечо сына.

– Телевидение – божество, рука которого никогда не оскудевает, – заявил он. – Этим утром оно преподнесло тебе величайший дар. Ты поймешь, как им воспользоваться, когда придет время.

В кафетерии Санчо с мрачным видом пялился на горку оладий, залитых большим количеством кленового сиропа. Кишот, поедавший поджаренный сэндвич с сыром и дополнительным беконом, решил, что настал подходящий момент для обстоятельного разговора.

– В пятой долине, – начал он, несмотря на то что Санчо, явно не расположенный этим утром беседовать о долинах, выразительно закатил глаза, – нам предстоит осознать, что все в этом мире связано. Вот смотри: ты включил телевизор, потому что хотел посмотреть на всякие непотребства, а вместо этого узнал много важного о девушке, в которую влюблен. Случайность, возможно, скажешь ты. Но я говорю: не случайность. Ты выяснил это потому, что все в этой жизни взаимосвязано – этот телеканал с тем телеканалом, эта кнопка с той кнопкой, этот выбор с тем выбором.

Заметив, что Санчо начал внимательно его слушать, Кишот пустился в долгие рассуждения.

– Когда-то людям казалось, что они живут в маленьких коробочках, которые вмещают их истории целиком, и нет большой нужды волноваться о том, что делают другие люди в других маленьких коробочках, ни по соседству, ни за тридевять земель. Истории других людей не имели к нам никакого отношения. Но потом мир стал меньше, коробочки прижало друг к другу, они раскрылись, и оказалось, что все коробочки связаны друг с другом, что нам следует понимать, что происходит в коробочках, где нас нет, в противном случае мы не сможем понять, почему в нашей коробочке происходит то, что происходит. Все связано со всем.

Санчо начал есть, но не утратил цинизма.

– Ты тут вещаешь, – заметил он, – что бедренная кость связана с тазовой, а тазовая с позвоночником и далее в том же духе. Так об этом, если я ничего не путаю, даже в песенке поется.

– Должен признаться, – продолжал Кишот, – что мне непросто было прийти к заключению, к которому я пришел. Большую часть своей жизни я был, так сказать, человеком без связи с миром, жил своим собственным укладом, и компанию мне чаще составляли звезды экрана, нежели живые люди. Но потом в город пришла любовь, и все переменилось. Любовь заставила меня вернуться в город, и вот я здесь, а вокруг миллионы миллионов связей – между тем и этим; между близким и далеким; между тем языком и этим языком; между всем, что есть люди, и тем, что они есть еще, – стою и вижу, что Путь требует, чтобы я воссоединился с этой несметной толпой жизни, с ее многообразием, и под ее многочисленными дисгармоничностями пришел к глубинным гармониям. Это очень непросто сделать после такого перерыва, и я вынужден просить тебя отнестись к этому с пониманием. Точно так же, как ты осторожно, маленькими шажками, продвигаешься навстречу своей Возлюбленной, так же должен и я – сбиваясь, волнуясь – делать робкие шаги обратно к людям. Оказавшись в Нью-Йорке, я чувствую себя католиком в исповедальне. Многое из того, что доселе оставалось несказанным, должно быть, я полагаю, сказано. Я должен медленно, кругами двигаться к этой цели. Это может занять какое-то время.

– А что несказанное должно быть сказано? – поинтересовался Санчо.

– Всему свое время, – ответил Кишот.

Несколько дней после этой беседы Кишот был мрачен и относительно неразговорчив, он предоставил Санчо слоняться по городским улицам в одиночестве, а сам не выходил из номера и смотрел телевизор. А мог бы, к примеру, пойти дежурить под окнами квартиры или офиса – косая черта – студии мисс Салмы Р. в надежде хоть мельком увидеть женщину, чье сердце он вознамерился завоевать.