Ахмед Рушди - Кишот [litres]

Сестра сделала небольшую паузу и прочистила горло. За этим последовала обличительная ария Леоноры из бетховенского “Фиделио” ( “Abscheulicher!.. ” – “Мерзавец! Куда ты спешишь…”) Он бессердечный монстр, сообщила она ему; неужели он действительно такой урод и не способен понять, как коротка на самом деле человеческая жизнь и что недодать кому-то заслуженной любви – преступление против самой жизни! Да нет, именно что не способен, это выше понимания монстров, уроды такого не понимают, они копошатся в своей грязи и поднимаются только, чтобы убить прекрасное или то, что при должном обращении способно превратиться в прекрасное. Они никогда не были особенно близки, кричала Сестра, но если бы он выразил хоть малейшее желание стать с ней ближе, она бы с распростертыми объятьями бежала к нему навстречу! Но вместо этого он несправедливо обвинил ее в финансовом преступлении, вместо этого была пощечина, вместо этого были все эти годы, что он пропадал черт-те где, гордый и без тени раскаянья – это нельзя простить. Но несмотря на все это, она иногда – да нет, часто! – говорила себе: Ты сможешь! Сможешь простить непростительное, сможешь преодолеть непреодолимое, пусть он только придет, склонит голову у меня на пороге и скажет, что наконец-то, через много лет, прожитых в ослеплении собственным идиотизмом, я понял, как дурно поступил, понял, как больно тебе было потому, что я был несправедлив, теперь я вижу правду, и правда в том, что я виноват и что я полный засранец, и сейчас, стоя на твоем пороге со склоненной головой, этот засранец просит у тебя прощения. Это все, что ему надо было сказать и сделать. И вот теперь он на самом деле делает и говорит это, но слишком поздно, он слишком долго упивался своим идиотизмом, чтобы ее злость на него вот так взяла и прошла. Ему лучше просто повесить трубку и отвалить, никогда больше не слышать ее голоса, пусть между ними навсегда будет тишина, потому что она привыкла к этой тишине, а для примирения слишком поздно. – Нет. – Ей бы все же не хотелось заканчивать общение на такой ноте. – Он может перезвонить ей завтра. Сегодня она уже достаточно сказала.

Вот так вот.

Выдав свою тираду, Сестра осталась совершенно без сил.

– Мне пора, – просто сказала она и повесила трубку.

Брату казалось, что гнев забрал у нее все силы до капли – все оставшиеся силы – и после их разговора ей непременно станет плохо. После этого разговора он долго молча сидел, погруженный в свои мысли. Он пытался не позволить Тени стать реальной. Но он все больше убеждался в том, что Сестра серьезно больна.

Несколько дней после этого взрыва звонков не было. Когда Сестра наконец позвонила ему, то разговаривала тише и спокойнее. Она начала расспрашивать Брата о его романе, и тот, к собственному изумлению, с удовольствием стал делать то, чего никогда не делал, – рассказывать ей о своей незаконченной работе. Особо суеверным человеком он не был, но в одну примету верил твердо: не позволяй словам о работе сорваться с языка, или ты никогда не напишешь их своей рукой. Но сейчас он с готовностью отвечал на вопросы Сестры, вдохновленный ее интересом к тому, что он скажет. Он признался, что своим романом хочет бросить вызов вымораживающей людям мозги современной мусорной культуре, как когда-то Сервантес пошел войной на мусорную культуру своего времени. Рассказал, что старается также написать о невозможном, о всепоглощающей любви, об отцах и детях, о ссорах сестер и братьев и – да – о том, что нельзя простить; об индийских мигрантах, о расизме, с которым они сталкиваются, и о том, как они обманывают друг друга; о кибершпионах, много о научной фантастике, взаимопроникновении выдуманной и “реальной” реальности, смерти автора и конце света. И что он хочет привнести в роман черты пародии, сатиры и пастиша.

Что ж, не слишком амбициозно, заметила она.

А еще о зависимости от опиоидов, добавил он.

Тут оборона Сестры рухнула. Рассказывая о разразившейся в США опиоидной эпидемии и махинациях на лекарственном рынке, Брат почувствовал, что Сестра слушает очень внимательно, а когда говорил об одном из своих героев, докторе Смайле, хитром дельце-производителе фентанилсодержащего спрея, и его беспринципном желании, чтобы его продукт попал в руки людей, в нем не нуждающихся, во всяком случае по медицинским показаниям, она слушала, затаив дыхание. Когда Брат закончил, она приняла твердое решение.

– Я должна рассказать тебе кое-что о своем состоянии, – сказала Сестра, и Брат на миг очень явственно вспомнил свою встречу с человеком, называвшим себя, среди прочих имен, Лэнсом Макиокой. “Потерянная женщина за океаном, – не так давно спрашивал он Брата, – как много вы знаете о ее нынешнем состоянии?”, а когда Брат решил уточнить, что именно он хочет у него узнать, выкрутился: “Мне следовало сказать «ситуации», о ее нынешней ситуации”. И вот опять это тревожное слово.

– О твоем состоянии, – повторил Брат, и Сестра рассказала ему все.

Она связывалась с одним врачом в Америке, темнокожим, он лучший в этой области, но сразу честно сказала ему, что не готова лететь через океан, чтобы провести пациенткой в американской клинике – сколько? полгода? весь остаток жизни? пока деньги не закончатся? Он изучил ее случай, был вдумчив, добр, он все понял и посоветовал “очень хорошего специалиста” в Лондоне. Это непредсказуемая болезнь. Известны случаи, когда при правильно подобранном лечении пациенты живут еще многие годы. В других случаях болезнь, как ни жаль, развивается стремительно.

– Это мой случай, – прямо заявила она, – прогноз у меня плохой.

– Насколько плохой?

– Плохой.

– Понял.

– Больше всего я боюсь, – призналась она ему, – боли. Говорят, у женщин болевой порог значительно выше, чем у мужчин. Говорят, это потому, что нам приходится рожать. А я говорю, это потому, что у большинства женщин вообще все выше, чем у большинства мужчин. Я подняла это знамя и тут же вынуждена признаться, что я – не одна из этих героинь. Я боюсь боли. Той, последней – как сейчас ее сейчас называют? Прорывной боли.

– Прости, мне так жаль, – сказал он в ответ.

– Ты в этом не виноват, – ответила она. – Но раз уж так случилось, кое в чем ты, возможно, сможешь помочь.

– Сделаю все что угодно.

– Этот твой выдуманный персонаж, доктор Смайл, – спросила она, – и этот выдуманный спрей InSmile™? У них есть реальные прототипы? Я просто думаю, ты мог слышать о каких-то врачах вроде него или даже – было бы здорово – знаком с ними. И знаешь похожий препарат или препараты, если они есть.

Брат долго молчал в ответ.

– Я поняла тебя. К чему тогда говорить “все что угодно”? – не выдержала Сестра.