Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

Дорогу она уже знала наизусть. Приезжала на велосипеде с Лионского вокзала, катила к Латинскому кварталу по бульвару Сен-Жермен вдоль Сены. Она любила Сену.

Стояли погожие осенние дни, на ней было легкое платье, в полотняной сумке на багажнике лежал конверт, который доверил ей Пэл месяц назад. Она сдалась, решила все-таки его отвезти несмотря ни на что. Она не могла оставить его себе только ради мести Пэлу: все-таки война, возможно, оно необходимо для войны. Она прекрасно знала, что невинные, скорее всего, слова в конверте складывались в невообразимые коды, предвещали бомбардировку или содержали важнейшие сведения. Если она не отнесет письмо, то станет предательницей; возможно, даже сорвет операции Сопротивления. И она сдалась. Но когда Пэл появится в следующий раз, она пригрозит ему, потребует, чтобы ей поручили более важные задачи. Она способна на большее, чем эти его смешные поручения. У нее куча достоинств — она не болтлива, надежна, у нее даже есть оружие. Крутя педали по бульвару Сен-Жермен, она погладила прикрытое платьем правое бедро: там была кобура с маленьким пистолетом, подарком Фарона.

После обеда Кунцер долго смотрел на фотографию Кати. Теперь он вставил ее в рамку, чтобы не помялась. Весь день он благословлял малышку Катю и проклинал англичан. Он сделал все, чтобы отвлечься, и теперь задыхался у себя в кабинете. “Лютеция” сделалась ему невыносима. Захотелось выйти на улицу, немного пройтись. От ходьбы станет легче. Пройдя по бульвару Распай к перекрестку с Сен-Жермен, Кунцер ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и стал прогуливаться, держась в тени деревьев, — сентябрь стоял теплый, а на нем слишком много надето, он вспотел.

Кунцер нашел место на террасе кафе, уселся. Хотелось пить, заказал прохладительный напиток и стал смотреть на идущих мимо женщин. Думал о Кате. Ему было одиноко.

Мари только что положила конверт в почтовый ящик. Задание выполнено. Она поскорей оседала велосипед и покатила по бульвару Сен-Жермен обратно, в сторону Эйфелевой башни. На бульваре всегда много народа, легко затеряться в толпе. Так ей велел Пэл.

С террасы Кунцер наблюдал за оживлением на бульваре. Это отвлекало. Перед ним проехала на велосипеде очень красивая молодая женщина. Лет двадцати пяти и похожа на Катю. Кунцер почувствовал, что сердце у него забилось быстрее, сильнее; ему захотелось побежать за ней, любить ее, хотя бы ради того, чтобы забыть Катю. Он мог познакомиться с ней — по-французски говорил без малейшего акцента. Она никогда не догадается, что он грязный бош. Они могли бы вместе сходить в кино. У него еще было желание нравиться. Встал, ему хотелось отдать всего себя этой молодой француженке.

Легкий ветерок пронесся по бульвару, едва шелохнув листья платанов. Но, смешавшись с бегом велосипеда, на долю секунды приподнял платье Мари. И Кунцер, не сводивший глаз с девушки, заметил дуло пистолета.

Пэл и Фарон ужинали у Станисласа, на Найтсбридж-роуд. Сидя за дубовым столом, слишком большим для них троих, они, чтобы не говорить о войне, исчерпали все возможные темы. И когда перебрали все, даже моду и прогноз погоды в Ирландии, все равно вернулись к ней.

— Что нового у высших чинов? — рискнул спросить Фарон.

Станислас долго жевал кусочек индейки. Оба сотрапезника смотрели на него во все глаза. Пэл и Фарон уже поняли, что Станислас в последнее время занимает очень важный пост в Генеральном штабе, но больше не знали ничего. Не знали, что теперь у него кабинет в засекреченной штаб-квартире УСО на Бейкер-стрит, 64, откуда осуществляется руководство всеми операциями разных секций на всей территории, которая теперь протянулась от Европы до Дальнего Востока.

— Война, просто война, — в конце концов отозвался Станислас.

И снова уставился в тарелку, чтобы не встречаться глазами с молодыми товарищами.

— Нам надо знать, — сказал Фарон. — Черт, мы имеем право знать хоть что-то! Почему мы никогда не в курсе? Почему должны только ездить на задания, ничего не зная о планах генералов? Мы вообще кто? Пушечное мясо?

— Не говори так, Фарон, — возразил Станислас.

— А что, неправда? Ты, значит, посиживаешь себе в удобном кожаном кресле со стаканчиком виски и обводишь на картах первые попавшиеся города, чтобы посылать туда мальчишек на убой.

— Замолчи, Фарон! — заорал Станислас, вскочив со стула и в ярости наставив на того палец. — Ты ничего не знаешь! Вообще ничего! Ты не знаешь, какая мука для меня знать, что вы там, а я здесь! Что ты знаешь о моих страданиях! Вы для меня как дети!

— Так и веди себя как отец! — велел Фарон.

Повисла пауза. Станислас сел. Его трясло от гнева — на себя, на этих мальчишек, к которым он привязался, на эту проклятую войну. Он знал, что скоро они отправятся обратно, и не хотел с ними ссориться. Надо вспоминать друг друга добром. И он решился сказать, сказать им самую малость из того, что знал сам. Ни к чему не обязывающую. Просто чтобы они видели в нем того отца, каким он хотел для них быть.

— В Квебеке прошло совещание, — произнес он.

— И?

— Остальное — только слухи.

— Слухи? — переспросил Фарон.

— Коридорные сплетни.

— Я знаю, что такое слухи. Но что говорят?

— Якобы Черчилль провел переговоры с Рузвельтом. Якобы они решили собрать в Англии людей и боевую технику, собираются открыть фронт во Франции.

— Значит, скоро будет высадка, — сказал Фарон. — Когда? Где?

— Слишком многого ты от меня хочешь, — улыбнулся Станислас. — Может, через несколько месяцев. Может, весной. Кто знает…

Пэл и Фарон сидели в задумчивости.

— Весной, — повторил Фарон. — Стало быть, решили наконец внезапно дать немцам под зад.

Пэл, не слушая, сидел с отсутствующим видом. Несколько месяцев. Но сколько? И как отреагируют немцы на открытие фронта во Франции? Как быстро будут продвигаться войска союзников? Русские в битве под Курском победили и двинутся на Берлин. Ожидалось страшное сражение. Что будет, когда союзники дойдут до Парижа? Осада города? Пэл перебирал варианты, и его мало-помалу охватывал глухой страх: когда союзники изготовятся взять столицу, немцы устроят бойню, они так просто не сдадутся и столицу не оставят. Скорее разрушат ее, чем потеряют, сровняют с землей, предадут огню и мечу. Что будет с отцом? Что с ним станет, если немцы учинят в Париже то, что союзники сделали с Гамбургом? В тот вечер, вернувшись в Блумсбери, Пэл решил, что надо увезти отца подальше от Парижа.

Прошло дней десять, настала середина сентября. Больше никто из их товарищей в Лондон не вернулся. Станислас и не подозревал, что его откровения занимали все мысли Фарона и Пэла. Фарон еще больше укрепился в своих планах — падение “Лютеции” должно стать главной операцией, облегчающей продвижение союзнических войск во Франции. К тому же немецкая разведка не сможет ничего координировать. Крест “За боевые заслуги” ему обеспечен. А Пэл боялся за отца. Надо ехать к нему, отправить в безопасное место. Он должен сделать так, чтобы с отцом ничего не случилось.