Йожеф Дарваш - Город на трясине

В такое время, на пороге весны, не так-то легко было найти работу. Изрядно похудевшие мешки и опустевшие закрома выгоняли каждого мало-мальски годного еще на что-нибудь бедняка продавать себя хозяевам-земледельцам, и, хотя не многие из богатеев обходились без батраков, торговаться им не было надобности: живого товара хоть отбавляй. Об этом знали, но все равно бедняк батрак шел на «биржу», и удержать его от этого мог только судебный пристав или курносая с косой. Тот, кто хотел выжить, должен был идти на «биржу» сам и гнать своих домочадцев — в поисках заработка.

Пал Дьере, тот, что жил в предпоследней от края избушке, был одним из тех неимущих мудрецов, которые все на свете знают лучше других. Так вот прошлой весной он попытался было изменить этот древний порядок вещей. Он не пошел на «биржу», не стал наведываться к хозяевам-хуторянам, а вместо этого выстругал добела дощечку и, кое-как накалякав на ней черными корявыми буквами: «Здесь берутся за всякую поденную работу», прибил ее гвоздем над калиткой. Усевшись под окном, он стал ждать, что уж мимо такого объявления не проедет ни одна хозяйская бричка по дороге из хутора в село. Однако из его предприятия ничего не получилось. Все кругом только посмеивались, а такие же, как он, бедняки говорили меж собой, что бедняга Пали вконец тронулся, и его подзуживали:

— Слышь, сосед, ты эту вывеску лучше на шею себе повесь и сядь посреди дороги. Тогда уж наверняка каждый остановится.

Что же касается хозяев-хуторян, то они подумали иначе: если, мол, этот батрак ждет работы, сидя на завалинке, значит, она ему не к спеху…

После такого конфуза Дьере уже не рискнул продолжить свой эксперимент этой весной и отправился на поиски работы обычным способом, как и все другие мужики слободки.

В течение дня дома оставались только женщины с детьми да немощные, уже не годные для поденщины, старики. Впрочем, те из них, кого еще слушались руки-ноги, тоже вылезали из своих углов за печкой и ковырялись во дворе, дабы показать, что и они не напрасно едят тот скудный кусок хлеба, который дают им дети… Они брались то за лопату, пытаясь вскопать огород, то за молоток, чтобы залатать заборчик или починить что-нибудь во дворе. Правда, из этого обычно ничего не выходило и дело кончалось перебранкой, поскольку им уж не под силу было вогнать заступ на должную глубину и работа их подвигалась так медленно, будто они собирались потянуть ее до осени; забить толком в доску гвоздь и то не получалось, и они лишь постоянно мешались у всех под ногами. Однако это было все-таки лучше, чем выслушивать упреки от дочерей, сыновей или зятьев в том, что они, мол, сидят у них на шее и не приносят в доме никакой пользы…

Конечно, видимой пользы от такого стариковского усердия все равно было не много. Рушащиеся изгороди, проваливающиеся крыши, облупленные, голые стены, на которых от зимней сырости отставала и осыпалась штукатурка, продолжали пребывать в таком виде до самой осени, до той поры, пока не освобождались мужские руки, и тогда мужицкая сноровка плюс кое-какие деньжонки, оставшиеся от весенних и летних заработков, помогали привести все в порядок и кое-как залатать дыры, постепенно, одну за другой. Однако чаще бывало так, что и следующей весной опять выползали и топтались во дворе хлопотливые старики…

Женщины, остававшиеся дома, пытались кое-что подмалевать, хотя бы снаружи. До пасхи, праздника вселенского очищения и большой уборки, было еще далеко, но в Сапожной слободке один за другим уже белили известью фасады домов. Кое-где уже отковыривали замазку и растворяли настежь окна, оставляя их распахнутыми до самого обеда, чтобы проветрить комнаты и освежить застоявшийся в них за зиму воздух.

Итак, Сапожная слободка после некоторого раздумья окончательно обручилась с весной. Не находилось уже слушателей у прорицателя дядюшки Дюрки Заны, вещавшего беззубым ртом о скором конце света. «И спросили Иисуса, уже готовившегося к святому вознесению, его ученики: «Когда ты вернешься к нам на землю, Иисус?» И ответил им Христос следующее: «Пройдет до того времени тысяча лет, но не пройдет двух тысяч, ждите…» Теперь время это настало, это уж точно. А из чего это видно? Из того, что невозможно стало отделить зиму от лета, а весну от осени. Перемешалось все, — значит, ожидайте второго пришествия…» — бубнил дядюшка Дюрка, причмокивая губами. Зимой, когда рано темнело и нечем было заполнить длинные вечера, к этим невнятным рассуждениям доморощенного пророка, бывало, охотно прислушивались и молодые, и старики, собиравшиеся перекинуться словечком в том или другом доме. И тогда в глубине души у многих слушателей холодело все от ужаса. Так, в минувшем году с погодой и впрямь творилось что-то неладное: перед самым рождеством неведомо откуда налетел вдруг дождь и захлестал по соломенным крышам, а в небе грозно пророкотал гром; в середине марта зима еще крепко держала в своих ледяных когтях пустые поля. Однако к концу марта дружно, как всегда, задули теплые южные ветры и на крышах домов стал таять снег. Теперь в древние библейские сказки уже никому не верилось, да и как было верить — весна! И люди, уже не слушая старого Дюрку Зану, словно дождавшись наконец радостного сигнала, которого ждали долгие месяцы, все враз, толпой высыпали из домов на улицу, заполнили дворы и огороды.

Однако, поспешив на волю, люди не забывали прихватить с собой все свои горести и невзгоды, извечные неурядицы и семейную войну. Все кругом будто разом взбеленились: из одного дома вдруг опрометью выскакивала молодая хозяйка с растрепанной косой, громко причитая и плача навзрыд; из другого двора доносилась басовитая ругань самого хозяина, который клял всех и вся до небес. А ведь и в зимние месяцы, когда сама природа, казалось, умиротворяла все живое, накрывая снежным покрывалом поля и села, в домах тоже далеко было до мира и спокойствия. Зима не гасила бушующие страсти, а лишь загоняла их в тесные стены домов. Теперь же, словно забродившее весенними соками семя в земле, вырвались на волю и пошли в рост семейные неурядицы. Да и как им не быть, если в домах бедняков опустели мешки и закрома и в кухне у хозяек обитала одна лишь пустота? Пустота нищеты. Люди поневоле становились раздражительными и злыми. К началу апреля все, что запасалось на прошлогодние заработки, подходило к концу, и если перезимовать зиму еще как-то удавалось, то в это время заработать что-либо невозможно было еще нигде.

В большинстве случаев ни один из членов семейства ни в чем не был виноват, но поскольку накопившуюся досаду не понесешь к соседям, то ее срывали друг на друге. Зачастую даже трудно было понять, из-за чего вдруг вспыхивала ссора, только она — вот вам, тут как тут, и льются неудержимо обидные слова, и люди доходят до крика, порой вцепляются друг другу в волосы, а потом затихают и расходятся по углам. Расходятся, чтобы завтра повторить все сначала. Если в доме есть дети, колотят их: ведь это самое простое! Тетка Дьерене, к примеру, каждую неделю непременно гонялась по двору с большущим хлебным ножом за одним из своих мальчишек и кричала во все горло, угрожая его прирезать. Конечно, она никогда этого не сделала бы, только так кричала. Мальчишки уже давно не боялись ее угроз, хотя каждый раз удирали прятаться к соседям. Так сказать, из почтения к родителям.