Йожеф Дарваш - Город на трясине

— Постыдись, сопляк! Со старым человеком такие игры разыгрывать…

— Играй со своими дружками, уж если так захотелось!

— Научили тебя уважать старость, нечего сказать…

Парень отпустил сапог и начал огрызаться. Дружки стали активно защищать его. Разгорелась злобная перепалка. Страсти накалялись, и дело наверняка дошло бы до кулаков, если бы в это время на площади не появился хозяйчик, которому требовались два поденщика для весенних работ сроком на месяц. Поскольку работа всех интересовала куда больше, чем потасовка, в том числе и ее непосредственных участников, драка не состоялась. Услышав обращение работодателя, все сгрудились перед ним. Тотчас же нашлись двое, кто принял его предложение, и, выйдя вперед, они начали торговаться об условиях. Остальные, однако, не отошли, а образовали вокруг них тесный кружок. Никто не вмешивался в разговор; это строго-настрого запрещал закон рабочей совести. Все просто стояли и ждали, чем кончится этот торг. Если не договорятся и разойдутся, вот тогда можно и другим вмешаться и попытать счастья. Однако до той поры полагается молчать.

Впрочем, начало переговоров не оставляло никаких надежд на то, что сделка не состоится. Когда оба кандидата запросили по десять пенге и мешку пшеницы натурой, хозяйчик покрутил головой, будто ему стал тесен белый отглаженный воротничок, но не высказал своего решительного «нет».

— Многовато будет, любезные, а? — вместо ответа спросил он.

Батраки ему не возражали и, не проронив ни слова, молча ждали, чтобы он назвал свою цену. Хозяйчик стоял перед ними, небрежно засунув руки в карманы и чуть покачивая своим упитанным крупным торсом. Возвышаясь над их тощими, иссушенными тяжелой работой фигурками, он, казалось, готов был в любую минуту раздавить, втоптать в землю своих противников. Однако он тоже стоял и молчал. Так продолжалось довольно долго, и могло показаться, будто они уже закончили торг и поладили между собой. Только искушенному было ясно, что за этим каменным молчанием идет сейчас жестокая дуэль и всякое лишнее слово, сказанное вслух, может только повредить.

Наконец наниматель заговорил. Тоном безграничного превосходства он спросил:

— С лошадьми обращаться умеете? — И нехотя добавил: — Пашню вам можно доверить?

Батраки молчали.

— Да и свеклу надо бы посадить… Делали это когда-нибудь, разбираетесь? А то посадите для папы римского… Так глубоко, что никогда не прорастет…

Он задавал свои вопросы вовсе не с целью проэкзаменовать кандидатов (такие премудрости известны и школяру), а только затем, чтобы что-то сказать, не молчать. Впрочем, он не стал дожидаться ответа и наконец решил выразить свое мнение по поводу их запроса.

— Ладно, сбросим по двадцать килограммов с мешка, а из наличных по два пенге с десятка. Вы ничего не скажете, я тоже, так будет справедливо. — И опять замолчал.

— Пусть остается как поначалу. Центнер пшеницы, десять пенге.

— Многовато, говорю.

— Меньше никак невозможно.

— Ну да, невозможно! Это только для вас невозможно.

Торг продолжался. Торгуясь, обе стороны не приводили никаких доводов, чтобы доказать свою правоту. Просто фехтовали словами, как рапирами, настаивая каждый на своем.

Люди, наблюдавшие эту сцену, уже не видели для себя смысла и дальше следить за спором и понемногу начали расходиться, возвращаясь к своим прежним группкам или образуя новые, чтобы продолжить прерванное времяпрепровождение. За это время ряды бричек и телег, ожидавших своих хозяев-хуторян, значительно поредели, а когда часы на колокольне пробили одиннадцать, потянулись к дому и завсегдатаи «биржи». Большинство, однако, еще не расходилось.

Теперь любопытные столпились вокруг группы людей из Сапожной слободки. Пламя жаркого спора, перекинувшись сюда, полыхало вовсю. Щупленький шустрый Берта, едва перебивавшийся с хлеба на квас со своим огромным семейством, излагал свои планы переустройства мира для лучшей жизни. Несмотря на то что в повседневной жизни Берта слыл простофилей и готов был угождать каждому встречному-поперечному, его постоянно обуревали всевозможные планы и проекты, причем только в мировом масштабе. Он не расставался с Библией и, о чем бы ни заходила речь, цитировал на память выдержки из Священного писания, выставляя их в качестве решающих и неопровержимых аргументов. Его оппоненты в споре, когда уже не знали, чем крыть столь авторитетные доводы, зачастую низвергали его подобным образом:

— Уж если вы такой ученый, употребили бы вашу библейскую мудрость на что-нибудь дельное или на что-нибудь такое, чем ваша милость могла бы заработать на свою ораву! Пошли бы вы, например, в попы или, еще лучше, в епископы…

Однако чаще всего они вспоминали старушку Харине, которая на старости лет, не в силах больше бороться с нищетой, отколола такой номер. Будучи кальвинисткой, она отправилась к католическому ксендзу и заявила, будто только теперь поняла, где подлинная вера. Не желая больше пребывать в грехе, она попросила наставить ее на путь истинный и обратить в католичество… Ксендз принял ее с искренней радостью, как заблудшую овечку, и, чтобы ей легче было ступить на путь истинный, снабдил прозревшую небольшой суммой денег. Тетушка Харине смиренно поблагодарила духовного пастыря и прямехонько направила стопы к своему кальвинистскому пастору. Ему она, как на духу, рассказала, будто ее душу хотят купить вероотступники-католики, и в результате тоже получила кое-что в руку, чтобы легче было противостоять великому соблазну. Эту операцию она проделывала много раз и, может, прожила бы безбедно не один год, но бедняку уж так на роду, видно, написано: только он немного выбьется из нужды, как и смерть за ним пожалует — тут как тут… И вот, когда собеседникам Берты слишком уж докучали его мудрые речи, они вспоминали о тетушке Харине и рекомендовали ему придумать нечто похожее. Тот никогда не обижался и при первом же удобном случае вновь выступал с каким-нибудь проектом, как осчастливить бренный мир.

На этот раз он носился с новой идеей: надо собрать всех беднейших крестьян села и организовать из них братскую общину во главе с попом, а потом отдать им в аренду все земли, принадлежавшие церкви, которые нынче арендуют местные богачи.

Слушатели только улыбались.

— А почему бы вам не действовать напрямик, дядюшка Берта? — спрашивали у него. — Пойдите к богатеям и скажите: отдайте, мол, заранее…

— Надо рассказать об этом проекте Йожи Мольнару. Он-то вам непременно сообщит кое-что о братской общине. Он знает…

Те, кто знал об этом, уже заранее давились от смеха. Охотник сбегать на розыски Йожи Мольнара тотчас же нашелся, благо его тоже видели здесь, на «бирже». Несколько минут спустя посыльный вернулся, степенно следуя за Мольнаром и оглядываясь с видом победителя. Йожи Мольнару, плотному мужичку очень маленького роста, на вид можно было дать лет за сорок, но он не походил на тощих и изможденных в этом возрасте бедняков-поденщиков. На его круглом лице под седеющими усами постоянно блуждала добродушная улыбка, будто ему всегда было весело. Мольнару наскоро изложили проект Берты и, не дожидаясь, пока он выскажется по этому поводу, начали торопить: