Алексей Иванов - Пермские этюды

Точно. С артелью приказных двинул Мурчисон по Сибирскому тракту через Кунгур, Златоуст, Бисер на Екатеринбург. Мужики работу справляют, а сами приглядываются. И получается, что Мурчисон этот человек неплохой. Ласковый всегда, обходительный, хоть по-русски ни бельмеса и не смыслит, а всегда дослушает мужика со вниманием, а уж потом ему кадет Николенька переводит. И не лается никогда, не говоря уж, чтоб по мордасам дать. Поднимается до свету, рыщет по делам своим, сам камни долбит кайлом, не трусит в шурф спуститься и спать укладывается последним. Водки не пьет, и чистюля — не всякая баба сравнится. Такого черти на сковороду потащат, дак он им: абаждите, мол, любезные, дозвольте порты постирать, в грязных не могу жариться!.. На постоялых дворах всегда проверит, как артель устроена, у костра из общего котла хлебает, табачком угощает, а уж как Николенька песни затянет, так до слезы проникается. «Вечерний звон» даже на свой лад подтягивал.

От Екатеринбурга поехали на Невьянск, Тагил, Кушву, до горы Благодать и на Серебрянский завод. Лето жаркое выдалось, Серебрянка-река пересохла, так горное начальство велело плотину открыть и спустить для Мурчисона всю воду, которую в пруду для дела и осень, и зиму, и весну копили. За три версты до Чусовой лодка перевернулась, Мурчисон же из всего добра не за кошелем ринулся, а за книжкой своей, в которой строчил всю дорогу. От Усть-Серебрянки по Чусовой до Койвы, дальше — по Койве снова на Бисер, через двугорбую Качканарскую гору дунули на Нижнетурьинск и Богословский рудник, и с него — в Екатеринбург. А оттуда неугомонный агличанин велел везти в Кыштым, Златоуст, на Ильмень-горы, в Оренбург, в Бугульму и дальше в башкирские земли да калмыцкие степи.

Прикипели мужики душой к славному агличанину Мурчисону. Насели на кадета Николеньку Кокшарова: расскажи, что за человек? Того долго упрашивать не надо, ему агличанин — как Андрей Первозванный. И рассказал Николенька дивные вещи. Будто бы тыщи тыщ лет назад земля Пермская совсем другой была, и плескался здесь море-окиян, и водились престрашенные гады-чудища, которых костье мужики по темноте своей за драконье принимали. И вот хочет Мурчисон всем ученым людям доказать, что было такое время. А время это он называет Пермским. «Так что, мужички, — говорил кадет Николенька, — не для папы римского мерзнем и мокнем, и не токмо для одного Мурчисона, а для любезного отечества и для родной земли. И не агличанину нас, а нам его благодарить надо за то, что ради света истины он в нашу тьмутаракань прорвался». «Дак мы не гордые, — отвечали мужики, — дак уж постараемся ему для такого дела, ты не сумлевайся, это можно!..»

Родерик Импи Мурчисон (1792–1871) — известнейший английский геолог. В молодости он мечтал о карьере военного, потом ушел в отставку и лишь в 33 года — знаменательный возраст! — заинтересовался геологией. Ему принадлежит честь открытия трех — трех! периодов в геологической истории нашей планеты: Силурийского периода, Девонского периода (совместно с Седжвиком) и Пермского периода.

Пермский период был выделен Мурчисоном после его второй русской экспедиции, прошедшей по Уралу в 1841 году. Эта экспедиция была финансирована русским правительством. Николай I лично не раз беседовал с Мурчисоном и даже предлагал ему перейти на русскую службу инспектором по геологическим исследованиям империи. Петербуржская академия наук избрала Мурчисона действительным — единственным за всю историю! — а не почетным членом. В 1844 году Пермский период был утвержден на собрании Французского геологического общества. В экспедиции по Уралу Мурчисона сопровождал молодой кадет Николай Иванович Кокшаров — будущий минералог-кристаллограф и академик. Экспедиция прошла по пути Ермака и семь — семь! — раз пересекла Уральский хребет.

Для Мурчисона Россия навсегда осталась прекрасной и близкой страной. В память о ней одна из комнат в его особняке на Белгрейвсквер в Лондоне называлась «русской», и в ней вместе с золотой табакеркой и вазой из авантюрина — подарками Николая I — висел портрет дворняжки по имени Жулик, привезенной из России. Во время Крымской кампании 1855–56 годов Мурчисон не побоялся принять сторону защитников Севастополя, вопреки общественному мнению лондонского высшего света. Но больше всего о его любви к России, к простым русским людям, сопровождавшим экспедицию, говорят строки из мемуаров: «…посреди такого народа исчезает и самая мысль о невозможностях и затруднениях… Было ли ложе какого-либо потока маловодно, он превращался чудом в судоходную реку. На местах мелководных перетаскивали крестьяне лодки, оживляя труд громкими песнями. Стояла ли погода сухая или мокрая, знойная или холодная, никогда не было ропота, и „можно“ — было единственным отзывом этих необыкновенных людей».

В понятие «мост» человек всегда вкладывает что-то доброе. Человек придумал великое множество технических диковин, служащих разъединению людей, но мосты всегда соединяют. Не случайно все революции и гражданские войны начинаются с того, что заговорщики, зачинщики рвут народ на части — штурмуют телеграфы и мосты. Как говорится, разделяй и властвуй. И мосты, как Россия, покорно подставляют спины, вековечно надеясь, что плеть отгуляет и уйдет, а труд и солнце останутся. Скажите, ведь правда же, что движению по мосту всегда сопутствует какое-то доброе, порою почти незаметное движение души? В мостах есть тайное величие и глубинная значительность.

Писатель Константин Мелихан придумал такое сравнение: мост похож на скелет динозавра, который умер в прыжке с одного берега на другой. Сравнение изящное, но в нем нет души. Мосты — это всегда жизнь, это братство. Мосты — это мысль об общей, неделимой земле людей, обросшая сталью, как на этой странице она обрастает словами. Мосты — это строки поэмы о едином человечестве, и камский мост — одна из самых пронзительных строк.

Он был построен в конце прошлого века. Тогда через Каму в Сибирь перешагнула железная дорога, и первый мост дугами своих пролетов расчертил черную даль. Простоял этот мост двадцать лет — до 1919 года.

Зимою 1918-го белые вышибали из Перми красных. В морозной, искристой ясности декабрьского дня до самого светлого неба поднимались темные столбы дыма. Город горел. В нем раздавался пулеметный бой, трещали винтовки, ахали пушки. Красные откатывались на правый берег. Мост они взорвать не успели. Не потому, что были особенно благородны: война шла гражданская, воевали все и воевали одинаково — жестоко и несправедливо. Просто в последнюю очередь из города прорывались эшелоны с ранеными, а по рельсам, еще гудящим от их колес, уже грохотали колчаковские бронепоезда. И мост уцелел.