Алексей Иванов - Пермские этюды

И разгадка этого вопроса — зачем Ермак пошел в Сибирь? — снова эхом откликается в третьей тайне Ермака: как же он нашел дорогу? Это вроде бы легко: плыви по рекам, да и приплывешь. Но Бажов верно говорит: «На словах-то вовсе легко, а попробуй на деле — не то запоешь! До первого разводья доплыл, тут тебе и спотычка. Столбов не поставлено и на воде не написано: то ли тут протока, то ли старица подошла, то ли другая река выпала. Вот и гадай, — направо плыть али налево правиться? У куличков береговых небось не спросишь и по солнышку не смекнешь, потому — у всякой реки свои петли да загибы и никак их не угадаешь. Нет, друг, не думай, что по воде дорожка гладкая. На деле по незнакомой реке плыть похитрее будет, чем по самому дикому лесу пробираться. Главная причина — приметок нет, да и не сам идешь, а река тебя ведет. Коли ты вперед ее пути не узнал, так только себя и других намаешь, а можешь и вовсе с головами загубить».

По общепринятой версии Ермакова дорога в Сибирь по уральским рекам вроде бы проста: от Кергедана (старинного Орла-городка) по Каме вниз до устья Чусовой (нынче оно в черте Перми), потом — вверх по Чусовой до речки Серебрянки, от ее верховьев, от речки Кокуй — волок десять верст, и речка Журавлик, дальше — Баранча, дальше — Тагил, дальше — Тура, дальше — Тобол. А на берегу Тобола уже стояло десятитысячное войско хана Маметкула, племянника Сибирского хана, слепого старца Кучума. Первая битва — и первая победа. Путь в Сибирь открыт. Но какой бы простой не выглядела дорога по рекам, на практике все иначе. И время, затраченное на него Ермаком, летописи больно уж малое называют, и тяжелые струги тоже изрядной проблемой были, и с волоком не все ясно, да и вообще путь не самый удобный выбран. К тому же не раз Ермаку возвращаться приходилось. По одной легенде, его проводники раззявами оказались и в месте слияния Сылвы с Чусовой перепутали реки, повели дружину по Сылве и дотащили аж до самого Кунгура (конечно, тогда города еще не было). Когда поняли промашку, возвращаться поздно было — лед вставал (а в путь Ермак в сентябре вышел). Пришлось зазимовать на Ледяной горе, прямо над Кунгурской пещерой. До сих пор там видны вал и ров Ермакова городища, а в самой пещере, поблизости от грота Бриллиантовый, в осыпи нашли два чугунных пушечных ядра, которые теперь хранятся в Москве, в Государственном Историческом музее. А по другой легенде, Ермак сначала решил подниматься не по Серебрянке, а по речке Межевая Утка, да не смог и повернул обратно на Серебрянку. К тому времени уже снега легли, и пришлось дружине зимовать на Серебрянке, возле устья речки Кокуй. И там тоже есть Кокуй-городок Что здесь правда, а что вымысел — трудно сказать. Было это, или было то, или ничего не было — кто знает? Но ясно одно: путь в Сибирь был ох как не прост, и найти его — была задачка по плечу только Ермаку. Так как же он нашел?

С точки зрения фактов, тут все понятно. Расспросами, с проводниками, методом проб и ошибок — но нашел. Однако есть и другая сторона этого вопроса — философская, что ли, сторона, духовная. Не всякому ведь ратнику, а только Ермаку открылась эта дорога, как не всякому мастеру, а лишь Даниле открылся Каменный цветок. Почему же Ермаку это выпало? Бажов говорит: лебеди вели.

Что же такое эти лебеди Ермака?

Весь коротенький сказ Бажова словно бы светится изнутри чистотой лебединых крыльев. Он весь, насквозь — о лебедях. История бажовская, в общем-то, простая: они полюбили, их разлучили, они умерли. Но в обнаженной ясности этой истории такая пронзительная боль за человека! Сказ Бажова — это словно бы наше, уральское «Слово о полку Игореве». Они, конечно, ничуть не схожи — ни сюжетом, ни языком, но они сливаются вместе глубинным чувством высокой трагедии человеческой жизни на земле. В сказе Бажова нет ни разбойничьей вольницы, ни сражений с ногайцами, никто там никого не бросает в набежавшую волну. Но когда войдешь в этот сказ своей душой, когда проникнешься его простой и ясной мудростью, словно бы лебединые крылья расправляются над тобою в небе. «Я хочу, чтоб плыли лебеди над моей судьбой…»

Здесь Аленушка Ребячья Радость, умершая, когда пришла весть о гибели грозного атамана в далекой стране Сибири, — это лебедушка. Не зря старики говорят о ней: «По-лебединому умерла наша Аленушка. У них ведь известно, как ведется: один загиб — другому не жить». «…и частица дивного величья с высоты обрушилась на нас».

Здесь и сам Ермак — лебедь, улетающий навстречу врагу. «Ты прости меня, любимая, за чужое зло, что мое крыло счастья не спасло…» Здесь уплывающие струги Ермака — лебеди, и годы ожидания Аленушки — тоже лебеди. Как писал Шергин: «а годы, как гуси, пролетают…» И память о Ермаке и Аленушке — тоже лебеди, — «они остались на седьмом, на высшем небе счастья…» Тайна русской души и чудо русской поэзии — это тоже Ермаковы лебеди. «Не потому ль так часто и печально мы замолкаем, глядя в небеса?»

Снова вспомним Бажова: «По нашим местам эту птицу сильно уважают. Кто ненароком лебедя подшибет, добра себе не жди: беспременно нежданное горе тому человеку случится. А хуже того, коли оплошает охотник из старателей. Такому и вовсе свое земельное ремесло бросать надо, потому удачи на золото после того не станет. Да вот еще штука какая у стариков велась — ставить деревянных лебедей на воротах. А это в ту честь, что лебеди первые нашему русскому человеку земельные богатства в здешних краях показали. За это им и почет, и Василию Тимофеевичу с Аленушкой память. Это — что парой-то!»

И опять я возвращаюсь к тому же вопросу: что же такое — Ермаковы лебеди? Бажов подсказывает нам — это память. Но не просто как сохраняемый объем информации и даже не как ее некое качественно новое состояние — утилитарный опыт. Нет. Эта память — как русская духовная память. Память о тех людях, которые жили до тебя, и о тех, кто живет вместе с тобой, и о земле, которая одна для тебя и для них. Эта память заставила Ермака сперва бежать от несправедливости в ватажную вольницу, а потом вернуться и пойти на смерть в Сибирь. Русская духовная память — и как память о том, кто еще будет жить на твоей земле. И Ермак, как носитель этой духовной памяти о будущем, был самою своей судьбою предопределен в легенду. Потому он и стал фигурой более поэтической и народной, чем исторической и социальной. Потому и открылся ему путь в Сибирь, потому и провели его лебеди уральскими реками. Потому и нас сейчас тянет пройти его дорогой, ибо на этой дороге всегда чудится — вот-вот, и мелькнет за дальним поворотом снежный отблеск лебединого крыла… Не стреляйте в белых лебедей!

Снова и снова приходим мы на берег Чусовой, не веря в гибель своего атамана, и, как Аленушка Ребячья Радость, молча стоим и ждем, глядя на восток, откуда течет ночная тьма — не зажжется ли над чусовской волной, как звезда, огонек паруса? А если долго, верно ждать и слушать, то долетает до нас из-за горизонта, из вечности, протяжный клич Ермаковых лебедей: