Филип Хеншер - Дружелюбные

Большинство университетских зданий располагалось внутри западных пригородов. Центральные постройки образовали площадь из тех, что называют «плаза» или «пьяцца», по обеим сторонам проезжей части; старейшим было величественное здание красного кирпича, к которому в пятидесятые пристроили библиотеку и студенческий клуб, а также Башню искусств со знаменитым лифтом-подъемником в модернистском стиле. Чаще всего, однако же, для факультетов покупали викторианские особняки: после Второй мировой их владельцы вряд ли представляли себе жизнь на прежнем уровне, и их дома стали отличным приобретением; их перестроили под кабинеты, классные комнаты, лаборатории. Здание факультета музыки получило огромный дом на фешенебельной улице в Брумхилле. В прежней бильярдной разместились напичканная электроникой студия звукозаписи и репетиционный зал. Факультет физики занял потемневший от времени особняк, внутреннее убранство которого разделили на секторы, а снаружи кое-что пристроили: вместо зимнего сада возвели современные и куда более нужные факультету демонстрационно-экспериментальные помещения. Говаривали, что раньше здешний сад располагался почти на двух гектарах земли. Университет, к огромному сожалению Стива Смитерса, коллеги Шарифа, счел, что инженеры вовсе не нуждаются в прогулках среди деревьев между занятиями. Вместо сада они получили небольшую парковку, лекционный зал и мастерские, а оставшуюся землю отдали под нужды университетских спортсменов. Частенько лекции проходили под аккомпанемент свиста, криков боли и ругательств, сопровождающих ожесточенные футбольные баталии.

Шариф свой факультет любил. Он стал для него местом силы, волшебным дворцом, где его ценили за ум. Могли бы и позабыть о нем после окончания докторантуры, но нет: он получил сдержанное приглашение, а по приезде – краткое и сухое приветствие: вот он, радостный крик йоркширских инженеров. Поначалу он только преподавал, но три года спустя получил профессорский статус. Случилось это отчасти потому, что он написал в соавторстве с Роем Бернсом учебник введения в материаловедение, а отчасти – чтобы перебить формальное предложение от Императорского колледжа. Но его и не нужно было «перебивать». За год до описываемых событий Шарифа вызвал к себе глава факультета и сообщил, что студенты жалуются на его жесткость и желание спорить, а не соглашаться. Он, мол, ни разу никому не сказал: «Понимаю, о чем вы». Так что если Шариф чего и ждал, то увольнения, а не повышения до профессора. Он был чересчур молод для этого; а теперь у него даже появилось персональное место на парковке.

И это место располагалось близ огороженного металлической сеткой футбольного поля. Он поставил голубой «Форд-Капри», запер его и отправился на факультет. Какие-то мальчишки гоняли мяч. Взрослых поблизости не было. Время – четверть девятого утра. Неужели местные подростки нашли лаз? Впрочем, это его не касается. Повернувшись, он направился к зданию факультета. Резкий голос подростка донесся ему вслед.

– Смотрите, паки! – орал мальчишка. – Гляньте на гребаного паки и его гребаную тачку! Паки, паки, паки!

Шарифу уже доводилось слышать это слово. Мясник, державший лавку напротив, как-то за глаза назвал их с Аишей «паки, которые живут над газетчиком». Тогда он не обратил внимания, да и теперь не собирался. Ящики для корреспонденции находились в том же кабинете, в каком заседала факультетский секретарь миссис Браунинг: нахмурившись, она корпела над электронной пишущей машинкой, и на его «Доброе утро!» лишь коротко буркнула.

– На спортплощадке какие-то дети, – заговорил Шариф.

– На спортплощадке… – повторила миссис Браунинг. – О, простите, я была далеко – пыталась разобрать слово. Вот если бы все наши сотрудники писали так же разборчиво, как вы, Шариф. Что вы спросили?

– Вы знаете, что на спортплощадку приходят дети? Разве она не только для университета?

– Кажется, это что-то вроде социальной программы, – ответила миссис Браунинг. – Я уже думала об этом и звонила в центральную администрацию. Это неправильно. Школам разрешили пользоваться площадкой в будни. Как думаете, что здесь за слово, «немагические»?

Шариф подошел и наклонился над письмом: почерк Стива Смитерса.

– Немагнетические, вроде бы.

– Немагнетические… Если бы только ваши коллеги удосуживались разборчиво писать непонятные слова… Кажется, это ребятишки из школы Гауэр. Урок физкультуры там начинается в девять, но, вероятно, эти пришли пораньше.

– Понятно. И что, теперь так каждую среду?

Он выбросил этот случай из головы и уж точно не собирался рассказывать о нем Назие. Близнецам исполнилось четыре, и они способны были вымотать кого угодно, хотя теперь располагали домом в Хиллсборо и просторным садом за кирпичной стеной, где могли побегать. Назие этот дом нравился куда больше, чем прежний, в Лоджмуре. Иногда зимой по два-три дня было не выйти из дома из-за сугробов. На Сикамор-клоуз – соседи: некоторые даже не попытались поздороваться с Назией или Шарифом, заговорить с ними, даже одинокий мужчина с беленькой собачкой, живший в соседнем доме. «Придется смириться, – сказал Шариф. – Это неприятные люди; даже если бы они снизошли до нас, общаться с ними все равно бы не стоило, – рассудил он. – Но есть и дружелюбные. Всегда так бывает».

И, конечно же, в Хиллсборо соседи оказались куда более радушными. Лучшая подруга Назии Салли Моттишхед знала тех, кто жил напротив, а уж они представили их остальным. Спустя три месяца их жизни в коттедже приехала Бина, и они познакомили ее с половиной округи. Она собиралась замуж – жених, Тинку, химик-технолог и сын отцовского сокурсника из Калькутты, увез ее в Кардифф. Четвертую спальню можно будет оставить одному из близнецов, когда они подрастут, или отдать под гостевую. Представить, что кому-нибудь на Майятт-роуд придет в голову кричать им вслед «паки!» было немыслимо.

В следующую среду те же мальчишки снова пинали мяч, и снова их взгляды зацепились за Шарифа, выходящего из машины. На нем были аккуратный твидовый пиджак и блестящие коричневые туфли, клетчатая рубашка в деревенском стиле и простой галстук в коричневых тонах. Волосы у него и в тридцать семь оставались черными и густыми. Вид у Шарифа был здоровый и опрятный, ладони – маленькие и пухлые, лицо открытое. Словом, выглядел он так, как и должен выглядеть автор английского учебника введения в материаловедение для первого курса – книги, необходимой и чрезвычайно прибыльной. Уже раздавалось «все про керамику можно узнать в учебнике Шарифуллы и Бернса». Вот он, Шарифулла, собственной персоной, в идеально начищенных ботинках. Цвет его кожи красноречиво говорил о происхождении из определенной части света. Он думал, что для большинства тех, кого он встречал, это не имеет значения. Но сегодня, как и на прошлой неделе, мальчишки, разминающиеся перед футбольным матчем на спортплощадке, заорали: «Паки!» и засмеялись, когда он направился в укрытие факультетского здания слегка быстрее, чем ходил обычно.