Филип Хеншер - Дружелюбные

– Ну, это же самое главное, так ведь?

– Раджеб его звать, – сказал бармен. – Славный парень. Пойду все же гляну.

На сей раз он ушел.

– Давай просто… – начал Хью, но так и не смог сформулировать.

– Мы не заплатили за напитки, – напомнила Лавиния.

– Ну, оставим пару фунтов и сбежим.

– Все будет хорошо! – смело заявила она. – Уверена, что ничего страшного. Помнишь те гостиницы, которые – ну, когда мы ездили отдыхать и…

– …останавливались перекусить, – подхватил Хью. – Я помню то чудесное место.

– Чудесные места, – поправила Лавиния. – Почему-то всегда попадались чудесные. Наверное, их уже нет или превратились в подобие вот этого.

– Папа выезжает в семь, мама возится с картой, пытаясь понять, что и куда. Нет-нет, они уже давно… нет. Очевидно, что нет.

– Нет, – подтвердила Лавиния.

Вернулся бармен с едой.

– Осторожно, – предупредил он, ставя тарелки на стол. От него снова пахнуло ношеной одеждой и утренним одеколоном. – Тарелки горячие. Раджеб умудрился… Ну, что поделать. У вас все есть? Приятного аппетита.

– Тарелки очень горячие, – сказала Лавиния. – Но вот лазанья…

– Не очень, – констатировал Хью. – Микроволновка. Сначала греется тарелка, а потом – если до этого дойдет – сама еда. Попросить Раджеба подогреть еще?

– Сойдет… К вопросу о том, что ты говорил. Тебе кто-нибудь сказал? Что папа хочет развестись с мамой?

– Я не обращаю внимания. Этого не случится. Думаю, самое важное – как там мама, на что всем остальным, кажется… Боже, поверить не могу. Мама в самом деле умирает. В самом деле! Нам следовало приехать сто лет назад… – Хью подсунул вилку под начатый кирпичик лазаньи, подцепил еще кусочек, приподнял брови, рассматривая его, потом подбросил и перевернул, точно блинчик. Лазанья тяжело плюхнулась на тарелку, слегка разбрызгавшись.

– Я думаю… Хью. Перестань. Я бы сказала – он просто хочет внимания. Сам знаешь, как ведет себя папа при скоплении народу. Он ведь не выносит бездействия. Мама умирает – а для него нет ничего хуже! То есть…

– Никому нет дела до него ! – подхватил брат. – Ну конечно! Неожиданное заявление! Которое не оставишь без внимания! Цейтнот! Останется ли Хилари верен своему слову? Фокус внимания: человек принципа! Так и представляю себе.

– Я уже готова развернуться и ехать домой. Не хочу иметь к этому отношения. И ссориться с отцом не хочу. Не хочу – и все тут.

– Единственное светлое пятно в этой драме – то, что он скажет о разводе только нам. Если и ей тоже – это конец.

Лавиния пыталась уловить, к чему он клонит.

– Однако, – продолжал Хью, – если он не скажет и станет ясно, что и не собирался, – драмы не будет. И нам станет неинтересно. Пустая угроза. Он собирается ей сказать – и не собирается говорить. Любопытство. И да, я тоже не хочу с ним ругаться.

– Мне нравится твой театральный подход, – похвалила Лавиния. – У меня и вправду чувство, что впервые за много лет я прислушиваюсь к тому, что намерен сказать папа. Хотелось бы…

– Не только тебе, – перебил Хью. – Всем бы хотелось, чтобы это случилось не с ним, чтобы можно было отложить тетрадку с ролью и выйти прогуляться. Я знаю, что ты хочешь сказать. Поехали-ка. Не собираешься же ты доедать это? Оно ведь несъедобно.

А в дверном проеме за барной стойкой стоял человек в белой куртке повара, со смуглым подвижным лицом и наблюдал за ними. Вероятно, это и был обещанный Раджеб. Каким-то образом он попал сюда, воспользовался возможностью; и наверняка ему не привыкать, что его стряпня не произвела впечатления. Скоро он уедет. Его лицо ничего не выражало. Никаких перспектив в этой дыре. Лавиния наблюдала, как брат прошел к барной стойке и положил на нее две бумажки – пять и десять фунтов, тем самым выражая пренебрежение и безразличие к сумме по счету. Пятнадцати фунтов больше чем достаточно – и они уберутся, наконец, восвояси. Подхватив кардиган, Лавиния поспешила за ним – и тут поймала взгляд повара. Он заметил ее и теперь рассматривал. Пристально, как бы невзначай, но не без интереса. Англичанка, да в плохом отеле, да едва не бежит – уж это зрелище он не забудет; а повидал он за эти годы всякое, хотя и не с кем поделиться. Лавиния ничего о нем не узнает. Даже если ей случится еще раз побывать здесь, она уже не застанет ни его самого, ни следов его пребывания. Время от времени она будет вспоминать его лицо. Она была уверена в этом.

Взрослые уехали навестить бабушку. Она была очень больна, лежала в больнице. Джош и Треско остались дома; тетя Блоссом велела им «найти чем заняться, вести себя хорошо и не тратить время впустую». Внизу бродил Треско. У себя наверху Джош слышал его, и воображение разыгрывалось: он представлял, будто в дом забрались воры или рыщет, что-то вынюхивая, опасный зверь. Так его кузен и слонялся из самой дальней комнаты до самой ближней, из столовой – в кухню… Дверца в маленькую комнату, служившую чем-то вроде кладовки, поскрипывала – судя по звукам, он только что открыл ее. Чем будет заниматься Треско? И как намерен «хорошо себя вести»? Очень скоро – Джош это знал – брату надоест поднимать и ставить на место всякие вещи, шумно валиться навзничь на диван в бабушкиной гостиной и исследовать содержимое комода в чужом доме. Устав, он поднимется к Джошу. Так бывало и раньше. На случай, если Треско особенно достанет, у Джоша имелось тайное оружие. Он бережно хранил его у сердца, но решил не использовать до самого конца. Как Недоброе Слово, которым колдунья в «Племяннике чародея» [36] Роман К. С. Льюиса. разрушила целую планету.

Неделю назад взрослые водили его в библиотеку. В одном из ящиков того самого комода обнаружился старый бабушкин читательский билет, и тетя Блоссом отвела племянника в большое белое квадратное здание в центре города. По пути она недоумевала: разве Джошу не хватает тех книг, что есть дома? Но ответа не требовалось: это был риторический вопрос, пояснил про себя Джош. Интересно, почему риторический. Впрочем, так даже лучше – отвечать не надо. В доме бабушки и дедушки книги были: лежали то там, то сям, на разрозненных полках, брошенными в стопки под кроватями или на комоде в комнате для гостей. Разумеется, все он не прочел. Джошу хватало пары страниц одной из книг с интригующими названиями – «История мистера Полли» или «Матадор пяти городов», – чтобы убедиться, что это чтиво не для него, а может, вообще не годится для кого бы то ни было. Сегодня он дочитывал последнюю библиотечную книгу – нарочно медлил, не желая расставаться с героями и откладывать ее в сторону. Это был «Дэвид Копперфильд», и Джош надеялся, что у юной Эмили все сложится хорошо. Когда он принес стопку книг, дедушка перевернул ее на кухонном столе и изрек: «Странная древняя писанина. Где-то у нас валялся Диккенс, и даже не одна книга. В жизни не читал». И тут тетя Блоссом всплеснула руками: мол, а что делать? – а Треско сложил пальцы: пиф-паф, Джош убит! Папа промолчал – он редко говорил с Джошем, – но все понял.