Филип Хеншер - Дружелюбные

– Ничего не поделаешь. Она будет на все это смотреть, у нее появятся подружки, и все они будут болтать о любви, и она будет думать, что важнее этого ничего нет.

– Давай условимся, что мои чувства к тебе – не любовь, и твои чувства ко мне – не любовь, – предложил Шариф.

– Я уверена: когда-то ты меня любил, – со спокойным удовлетворением произнесла Назия. – Но не настолько, чтобы подстроить убийство моего брата и ждать, что я с этим смирюсь.

– Твой брат в Бомбее. Подстроить его убийство было бы нелегко. А у Мафуза никаких трудностей не возникло. Рафик был прямо под рукой. Вот что делает любовь! Заставляет меня говорить о Рафике, заставляет обвинять собственную сестру.

– Если тебя убьют Дружелюбные, я обещаю принять все необходимые меры. Вот только Дружелюбных в Шеффилде нет.

– Все эти люди… – Шариф деликатно обвел рукой сидящих в лобби: даму, которую они прозвали мадам Брежнева, низеньких пожилых супругов, похожих друг на дружку, как брат с сестрой, только сегодня заселившегося джентльмена с портфелем, что-то празднующее семейство и всех остальных, включая метрдотеля (кажется, его звали Иэн), администратора Марго и ее похожего на снулую рыбину мужа, который, как и каждый вечер, заехал забрать ее с работы. Вот он, рыболицый, с ключами от машины. – Как бы они вытаращились, если бы узнали, о чем мы говорим.

– Ну, лучше не будем больше об этом говорить.

Шариф взглянул на жену с облегчением. Он сам не понимал, что чувствует, когда думает о ней, и о Червячке, и о любви. Как так получилось, что он ощущал лишь волнение и надежду, когда родилась Аиша? Шариф думал о Червячке, и его охватывали ужас и предчувствие возможных несчастий. Еще не рожденный ребенок может вылезти из окна на карниз, и тут с крыши сорвется кусок черепицы и раскроит ему голову надвое; еще не рожденный ребенок выбежит за воздушным шариком на дорогу, его собьет грузовик, а отец так и останется стоять на тротуаре; небо затянут темные тучи, ребенок выпустит отцовскую руку, и его ударит молнией, он упадет замертво у ног Шарифа… Картины катастроф заполнили его сознание. Он снова и снова прокручивал их перед мысленным взором, словно уже знал, что ребенок родится, но долго не проживет. Слишком много плохого уже случилось. Конечно, Аишу можно увезти: она родилась в Англии, но никто не ждал, что она там останется. А Червячок, которому только предстояло родиться, будет рожден в Англии и останется в Англии, и все те несчастья, что его ожидают… о нет, паспорт от них не защитит. Теперь они будут говорить по-английски, и имя Шарифулла станет их фамилией, обычной английской фамилией. Они сами это выбрали.

Чудесный университет! Тамошнее руководство уладило все проблемы и фактически инициировало переезд Шарифа в Шеффилд. Он всегда говорил, что факультет инженерного дела Шеффилдского университета – лучший факультет в мире. Для него нашли, вернее, по сути, создали преподавательскую ставку на кафедре материаловедения. Шариф глазам своим не поверил, когда получил письмо от друга Роя. После обычной болтовни о семье, о туристическом клубе и об университетских делах следовал вопрос: не думал ли Шариф вернуться? За последние десять лет они с Роем успели вместе поработать над парой-тройкой исследований и уже собирались искать издателя для учебника по материаловедению для бакалавров. До сих пор они сотрудничали дистанционно, но учебник будет продвигаться куда быстрее, если оба автора окажутся в одной точке пространства. Университет обеспечит Шарифу место и возьмет на себя всю, как выразился Рой, черную работу – оформление въезда и прочую тягомотину. Его, скорее всего, поставят читать лекции, а если звезды будут благосклонны, то и семинары вести.

Шариф рассказал отцу, и тот немедленно объявил, что продаст дом в Старой Дакке и даст денег на переезд. Шариф остолбенел. Дом в Старой Дакке был ветхой развалиной, в которой никто не жил, но развалина эта досталась отцу в наследство, и он берег ее. Шариф объяснил, что университет не только взял на себя всю черную работу по иммигрантским делам, но и предложил, чтобы они с Назией и Аишей два-три года пожили бесплатно в доме смотрителя в кампусе.

– Нет, – сказал отец. – Не нужно. Если ты туда собрался, не следует ставить себя в положение просящего. Если я продам дом в Старой Дакке, сможешь сразу же купить дом в Шеффилде. Не хочу, чтобы мой сын жил при общежитии, будто сторож зоопарка.

Если отец и вспомнил о судьбе людей, живших в кампусе три года назад, с сыном он этими воспоминаниями делиться не стал. «Вряд ли в Шеффилде обитателей дома смотрителя при университете выволокут на улицу и расстреляют», – подумал Шариф.

Дом был продан, деньги переведены; отец же умер субботним вечером, когда девочки читали друг дружке вслух, а в маленьком фруктовом саду солнце расцвечивало пятнами траву, пробиваясь сквозь ветви деревьев. Отец поднял руку ко лбу; он позвал Хадра – но Хадра в доме давно уже не было, – сказал, что ужасно болит голова, надо бы прилечь. Ему принесли мокрое полотенце и положили на лоб, а полчаса спустя, когда мать как раз подумала, не послать ли за доктором, он умер. Отцу было всего пятьдесят пять. Приняв во внимание обстоятельства, Шариф не стал претендовать на свою долю недвижимости – отдал ее матери, чтобы могла жить там же, где жила всегда.

Дом в Старой Дакке продали за восемь тысяч фунтов, в пересчете на британскую валюту, а еще имелись накопления. Можно было купить отличное жилье, внеся четыре тысячи по закладной. Обставить его английской мебелью – постепенно, без спешки. Назия думала привезти из Бангладеш два хороших ковра и коробку бенгальских книг. И довольно. Кровати в Англии делают отменные! И стулья с диванами – но торопиться не надо. Шариф убедил университетских чиновников, что лучше оплатить ему не перевозку мебели, а шесть недель проживания в хорошем отеле, пока они купят и подготовят дом. Сколько нужно времени, чтобы найти дом?

В первый день в новом обиталище Назия подошла к окну и оглядела свою улицу. Изогнутая дорога завершалась тупиком, а вдоль нее выстроились похожие друг на дружку дома.

– Я живу на Сикамор-клоуз, дом семь, – произнесла Назия.

Из окна были видны четыре дома из желтоватого кирпича, перед каждым – садик. В трех садиках имелись коротко подстриженный газон и разные цветы – плетистые розы, клумба с чем-то бело-розовым, что-то похожее на кучку тюльпанов посреди лужайки, – а в четвертом, к удивлению Назии, красовалась миниатюрная горка, груда камней, изящно прикрытых вереском. Во всех четырех домах на ярко освещенных окнах висели тюлевые занавески, а в спальне на втором этаже виднелся темный силуэт какого-то предмета мебели – туалетного столика? Интересно, что видно с улицы в ее доме – пустые темные окна или голую электрическую лампочку, свисающую с потолка в необставленной комнате? Холодный ветер резко ударил в стекло, словно в барабан. Назия ощутила ладонью его прохладное дыхание. На окнах не было решеток. Стеклянная плоскость знала, что никто не пробьет ее камнем. Теперь они в Англии, пора забыть о том, что так долго занимало их умы.