Кэролайн Ли - Стеклянная женщина [litres]

Однажды она видит, как Йоун спускается по склону навстречу сельчанам. Кто-то замечает его, и по толпе пробегает легкая зыбь, будто ветер качает колосья пшеницы. Все как один застывают и опускают глаза в землю. Дети и те оставляют игры и цепляются за материнские юбки. И вот Йоун уже среди них. Даже издали Роуса слышит сопровождающий его приветственный гул. Временами он останавливается то потрепать по щеке ребенка, то поговорить с одной из женщин. Дети и их матери кажутся еще меньше ростом, когда к ним подходит этот широкоплечий великан с могучими руками. Роуса с волнением наблюдает за мужем: отсюда, издали, можно представлять, что он приободряет людей и ласково говорит с ними.

Потом Йоун поднимается по склону обратно, и сельчане прячутся по домам, как вспугнутые птицы.

Роуса тоже возвращается в дом, и ледяная корка одиночества сковывает ей грудь.

Спустя неделю отшельнической жизни Роуса уже готова кричать. Ей нужно увидеть хоть кого-то, хоть с кем-нибудь поговорить. Сейчас она кончит стирку и снова спустится в селение. Пускай Йоун злится. Она больше не в силах выносить это одиночество.

Роуса раскладывает белье на камнях у ручья, раздумывая над тем, что сказать в свое оправдание, если Йоун увидит ее среди сельчан, как вдруг в ее сторону направляются две женщины. Обе кажутся ее ровесницами, обе с маленькими детьми. Они перешептываются меж собой и хихикают. В десяти лошадиных корпусах от Роусы они останавливаются, и одна из женщин подталкивает вторую вперед. Та спотыкается и сердито шипит на свою подругу, которая только смеется в ответ и снова ее толкает.

Роуса здоровается с ними.

Обе вздрагивают, а один из детей прячется за юбку матери.

Роуса машет им.

– Меня зовут Роуса. Я жена… новая жена Йоуна Эйрихссона.

– Мы знаем. – Белокурая женщина сдвигает чепец на затылок и, сощурившись, с опаской смотрит на Роусу. – Я Ноура. А это Клара.

Роуса чувствует, что улыбается чересчур широко, но не может ничего с собой поделать.

– Я тут… А Йоун… Я уж думала, вы тоже убежите, как все остальные. Будто у меня потливая горячка. – Она принужденно смеется.

Женщины как-то странно переглядываются, и Клара – та, что с темными волосами – спрашивает:

– Так значит, тебе интересно людское общество?

– Перестань, Клара! – вставляет Ноура. – Вспомни…

И обе женщины глядят на Роусу расширенными глазами, готовые пуститься наутек в любое мгновение.

Губы Роусы подрагивают.

– Я была бы рада с кем-нибудь поговорить. Я не кусаюсь.

Они пропускают шутку мимо ушей.

– Ты лучше сама по себе держись, – мягко говорит Ноура. – Так оно спокойнее.

Клара толкает ее локтем и поспешно добавляет:

– У вас, поди, и еды вдоволь, и в доме тепло. Удивительно, что ты вообще выходишь со двора.

– Он не хочет, чтобы она шастала тут, как…

– Уймись, Клара!

– Сама уймись, Ноура! Мы же не можем притворяться…

– Как Анна? – Роуса старается говорить беспечно. – Это вы об Анне?

Обе женщины отводят глаза и смотрят на землю, на ручей, на плескающихся в нем детей – куда угодно, лишь бы не на Роусу.

– Вы хорошо ее знали? – не унимается Роуса. – В Скаульхольте я слышала… Торговцы говорили, что Анна от одиночества ума решилась.

Они переглядываются. Наконец Клара бормочет:

– Катрин знает…

– Прикуси язык, Клара! – обрывает ее Ноура, и в глазах ее плещется самый настоящий страх.

Клара пинает камень.

– Она переменилась. Анна. Она была… Поначалу… У Катрин спроси.

– Святые угодники, Клара, замолчи! – Ноура тянет ее за руку назад, в сторону селения. – Нам пора, – объясняет она Роусе. – Дел невпроворот. Ты же понимаешь. Идемте, дети.

Они торопливо и невнятно прощаются, Ноура дергает Клару за руку, и вот уже все четверо – дети впереди, матери следом – семенят вниз по склону. Ноура без устали ворчит себе под нос, и некоторые ее слова доносятся до Роусы; большей частью речь идет о припасах на зиму.

Быть может, тот старик, Эйидль, был прав, и ее муж заплатил сельчанам провизией за молчание. Но что такого чудовищного случилось с Анной? Роуса невольно думает о звуках сверху, и на мгновение ей приходит в голову, что Анна может оставаться там, на чердаке. Вдруг Йоун запер ее и выпускает только по ночам? Нет, это уже несомненное безумие.

Роуса вспоминает, как темнеют глаза Йоуна при упоминании Анны, а лицо становится непроницаемым, словно захлопнутая дверь.

Она закрывает лицо ладонями и начинает медленно считать, пока не выровняется дыхание. Она должна поговорить с Катрин.

На следующий день Роуса долго мешкает у ручья. Стирать в доме нечего, поэтому она нарочно выпачкала одну из рубах Йоуна. Она замечает Катрин издали, однако та, едва завидев ее, застывает на месте и порывается было идти обратно.

Роуса торопливо натягивает рубаху на большой валун и с силой дергает ее на себя. Материя застревает между камней и трещит. Йоун будет в ярости, но Роусе сейчас не до того. Она с показным усердием пытается вытащить рубаху, чертыхается себе под нос и тянет еще сильнее.

Катрин, остановившаяся у подножия холма, наблюдает за ней.

Роуса всплескивает руками и заходит прямо в воду, вымочив подол, башмаки и чулки, но рубаха застряла намертво. Как же ее вызволить, думает Роуса, если Катрин не придет на помощь?

Однако, к ее облегчению, Катрин кричит:

– Не вытаскивается?

– Нет! Застряла.

Помешкав, Катрин с трудом поднимается по склону.

– Давай помогу, – тяжело дыша, говорит она. – Ты камень поднимай, а я тащить буду.

Роуса толкает валун, а Катрин рывками тянет. Поначалу Роусе кажется, что все тщетно, но вдруг рубаха резко выдергивается. Катрин теряет равновесие, вскрикивает, размахивая руками, спотыкается и падает в ручей, промочив ноги и юбки.

– Ну, зато башмаки теперь чистые, – смеется она.

– Прости, – говорит Роуса и протягивает ей руку.

Вскоре обе они уже сидят на камне, окуная босые ноги в ручей и повизгивая от холода.

– Нравится тебе в Стиккисхоульмюре? – спрашивает Катрин.

– Я не ожидала, что меня так встретят.

– Тут все, поди, для тебя непривычно. – Катрин сочувственно улыбается. – Извини, что прогнала тебя тогда. Это было для твоего же блага. – Она умолкает, как будто о чем-то раздумывая. Потом берет Роусу за руку. – Мы с Гвюдрун, да и другие женщины тоже, хотели бы навестить тебя. Гвюдрун вовсе не так сварлива, как кажется на первый взгляд. Живущим в нищете трудно примириться с тем, что Йоун богат.

– Но на нем же все селение держится.

Катрин открывает рот, но передумывает и кивает.

Роуса теребит нитку, выбившуюся из платья. Катрин очень добра к ней, почти как мама.

– Анна тоже была одинока?

Улыбка сходит с лица Катрин.

– Анна была… не такая, как ты. Сильная она была. И из-за этого ей, ясное дело, приходилось нелегко.