Анатолий Афанасьев - Искушение

— Ты разберись в себе, Галя, — посоветовал он. — Ты слишком упоена своей внешностью. Это может принести тебя к несчастью. Выйдешь замуж за такого же идиота, как сама, и поломаешь себе жизнь.

Галя не обиделась.

— Что ты хам — это всем известно, Боровков. Но все же я когда-нибудь выведу тебя на чистую воду. Приятно будет посмотреть, как ты ужом завертишься.

Боровков холодно подумал, что скорее всего у него так сложится судьба, что еще многие захотят посмотреть, как он завертится ужом. Но он не даст этой возможности никому. Разве только, когда он станет стар и дряхл, и рассудок его ослабеет. Он докурил сигарету и собрался уйти. Кузина заметила его нетерпеливое движение, истолковала его неверно, положила ему ладонь на колено и проворковала:

— Оставим эти глупости, Сережа! Я не затем тебя звала, чтобы ссориться. Поедем со мной в одно место?

— В какое место?

И что же оказалось? Оказалось, Кузина уже два года посещает какую-то полуподвальную драматическую студию, которую возглавляет профессиональный режиссер. В этой студии, естественно, Кузина имеет сногсшибательный успех. Сегодня у них генеральная репетиция пьесы, которую, кажется, написал сам этот профессиональный режиссер. Но может быть, и не он. Дело не в этом. Дело в том, что Кузину мучают сомнения. Она не может решить: продолжать ли ей занятия в этой студии или послать к черту и режиссера, и пьесу неизвестного автора, и даже все искусство в целом. Перед ней, благоразумной, был выбор. С одной стороны, все уверяли ее, что она талантлива и место ее на подмостках, иначе она сотворит насилие над своим призванием, с другой стороны, она чувствовала, что-то тут не так, потому что уверяли ее в этом преимущественно мужчины, при этом каждый, уверяя, не глядел в глаза, а старался обязательно взять ее под руку, и профессиональный режиссер уже два раза приглашал к себе домой для вечерней интимной репетиции, необходимой, по его словам, для окончательной доводки деталей.

— Молодец! — сказал Боровков. — Молодец, Галка, что не хочешь дешево продаваться. Но я-то тут при чем?

— Мне важно знать твое мнение о моей игре, — разговор пошел чистый, дружеский. — Я тебя очень уважаю, Сережа! Ты не обижайся, что я тебя иногда подкалываю. Я там у них никому не верю. А тебе поверю.

— Поедем, — согласился Сергей. — Я ваш этот театр в два счета раздраконю. Заодно и режиссеру твоему набьем рыльник.

— Ничего не надо раздраконивать, Сережа. Ты просто посидишь в сторонке и посмотришь. Я сказала, что приведу на репетицию брата.

— Поехали, сестренка.

Студия была полуподвальной, в прямом смысле слова, занимала длинное помещение с люками вместо окоп. В дальнем конце комнаты нечто вроде небольшого помоста-сцены, где чернело пианино.

Студийцев собралось человек пятнадцать, оживленные, преимущественно молодые люди, но были среди них и две пожилые женщины, похожие на случайно забредших сюда домохозяек. Была одна и вовсе оригинальная фигура: старинный дедок с окладистой, курчавой, цветом в синь бородой, с маленьким узеньким личиком и с быстрыми юношескими движениями. Этот старичок все время посмеивался: что бы кто ни сказал, он разливался в дробном — хи-хи-хи-хр! — словно орешки покалывал. Профессиональным режиссером оказался средних лет мужчина, худощавый, вполне прилично, в серую тройку, одетый, с умным лицом и громким требовательным голосом. Появление Галины Кузиной вызвало взрыв энтузиазма, ее приветствовали бурно и весело. И она сразу как-то изменилась, посветлела, ожила, такой добродушной и доступной ее Сергей, кажется, в институте и не видел. Она точно сбросила с себя маску красивого окаменения и вмиг стала резвой обаятельной девушкой. Она познакомила Сергея с режиссером, который, пожимая ему руку, нетерпеливо бросил:

— Начинаем, ребята, начинаем! Первая сцена. Полная отключка.

Все, кроме троих, занятых в первой сцене, расселись на стульях и притихли, настороженно глядя на сцену. Рядом с Сергеем оказался старинный дедок. Сергей успел его спросить:

— Вы тоже студиец, дедушка?

Дедок сломался пополам от удивления.

— Да ты что, парень? На мне все только и держится! И пьесу я им насобачил. Хи-хи-хр! Огненная вещь получилась, ты послухай!

По ходу действия происходило вот что. Девушку-простушку, которую играла Кузина, преследовали два мужика. Цель у них была одна, каждый старался затащить ее к себе в берлогу, но средства они использовали разные. Один, демонического вида, действовал интеллектом, сулил Кузиной светлые перспективы в смысле жизненного устройства, обещал прославиться на ниве науки и достичь высших степеней материального благополучия; другой, живоглот в ухарской кепчонке, ничего хорошего ей в будущем не сулил, зато рубил в глаза правду-матку, говорил ей, что она дура, и жизни не знает, а он, дескать, от корня и при ее добром согласии покажет ей такие штуки и чудеса, что она сразу очутится будто в первобытном раю и там познает, что почем стоит и за какие деньги продается. Все было, надо признаться, очень разудало и смешно, потому что герои пересыпали свои роли несусветной клоунадой, невпопад цитировали то Пушкина, то Гегеля, шустрый юнец наяривал на пианино, действие перемежалось балетными номерами, которые с азартом, неистово исполняли две девушки и два парня в тренировочных костюмах, и посреди всей этой свистопляски Галя Кузина, не сбиваясь, вела партию одинокой нежности и действительно была трогательна в своей ласковой покорности и готовности бежать туда, куда поманят; рот ее был полуоткрыт от возбуждения, стройное тело трепетало, она напоминала диковинный цветок, который пока еще не сорвали, но сорвут с минуты на минуту.

Старичок, сосед Боровкова, хохотал как помешанный, переколол все орехи, которые у него были во рту, и вдобавок поперхнулся скорлупой, издав зловещий звук: «У-у-у-у-гы!» Сергей решил, что старичок отдал богу душу, но тот быстро оклемался, спросил, ликуя:

— Ну, как, нравится, парень?

— Нравится. Шуму много.

— Это я им насочинял. От строчки до точки. Без меня им бы двух слов не связать. Попугаи! Ко мне обратились, я помог. Дальше не гляди, скука! Меня как раз изолировали на предмет обследования психики, потому конец они сами изобрели.

И верно, ближе к финалу представление пошло на спад. Все три героя по очереди прочитали маловразумительные монологи, хором, в сопровождении танцоров, спели прощальные куплеты. Так и осталось неясным, кому отдала предпочтение красавица, а это, конечно, было самым важным.

— Вы говорите, это ваше сочинение? — обратился Боровков к соседу. — А я слышал, что это режиссера детище.

— От кого слышал? — Старец, горько обидясь, близко над ним надвинулся, от его бороды пахло дегтярным мылом.