Анатолий Афанасьев - Искушение

С Галей они прошли пешком две автобусные остановки.

— Молчи, — сказала она. — Ради бога, дай мне прийти в себя. Ничего не говори.

Он видел, что она устала. Опиралась тяжело на его руку. Бросала исподтишка быстрые, жалобные взгляды, словно умоляла о чем-то. Отчасти это было лестно. Он ни секунды не сомневался в том, что следует ей сказать. Ей надо сказать правду, она это заслужила. Конечно, она рассчитывала ошеломить его своим талантом, очаровать, прибрать к рукам — это намерение входило в ее планы, что ж с того? Важно, что она все же обратилась к нему за помощью. Важно, что душа ее в растерянности.

— Ну, как? — спросила Галя. — Теперь говори. Я успокоилась.

— Отлично, — сказал Боровков. — Но ни к чему. Тебе надо рожать детей и заниматься делом. А театром, пожалуйста, увлекайся в свое удовольствие, но только не придавай этому особого значения. Особого значения придавать не надо.

Галя отпустила его руку.

— Ты же не корова какая-нибудь, — добавил Боровков успокоительно. — У тебя есть душа, есть мысли. И гордость есть. Мы вот с дедком посоветовались и пришли к общему мнению: тебе это ни к чему пока.

— С Иннокентием? Ты с ним говорил обо мне?! Негодяй! Оба вы шизики.

— Нет, он разумный дед. Но вынужден маскироваться.

Галя снова взяла его под руку, вдруг начала тихонько напевать что-то протяжное.

— Ты чего, Кузина? Обиделась?

— Нет, Сережа. Я рада. Я в тебе не ошиблась. Это ты во мне, может быть, ошибаешься. А я в тебе не ошиблась. Я рада, что ты такой… Вы вот с дедушкой решили, мне надо срочно детей рожать, да? А от кого, не решили? Или это не существенно?

— Можно и от меня, — сказал Боровков, подумав.

— Какой же ты дурак, Боровков, — произнесла Кузина с чувством.

Подкатил автобус, и она в него ловко, грациозно вспрыгнула, что было неожиданно при ее довольно полном сложении.

Он чуть не бегом добежал до телефонной будки и неверной рукой набрал номер. Не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь ему доводилось испытывать такое глухое, едкое нетерпение.

— Вера, здравствуйте, это опять я! — сказал он радостно, зовя ее изумиться. Она не изумилась.

— Здравствуй, Сережа!

— Вы что сейчас делаете?

— Стираю.

Сергей выглянул из будки, хотел определить время по звездам, но звезд не было, сплошь электричество, даже небо замутилось багрянцем.

— Тогда так, — деловито сказал Сергей. — Давайте условимся о свидании, и я не буду отрывать вас от дела. Давайте встретимся часика через два. Подходит?

— Сережа, — спокойно сказала она, не раздражаясь, не психуя, — то, что ты мальчик не совсем воспитанный, я заметила сразу. Но всему есть предел.

Боровков счастливо заухал.

— Вера, клянусь, я не позволю себе ничего непристойного. Мне очень нужно встретиться с вами.

— Зачем?

— Не могу объяснить по телефону. Это похоже на амок. Уже несколько дней я в какой-то горячке. Мне трудно себя контролировать. Это вредит моей учебе. Вы слышите меня, Вера?

— Слышу.

— И что собираетесь делать?

— Пойду достирывать.

Она произнесла эту фразу с бездной чарующих оттенков. Боровков чуть не выскочил из будки, чтобы отвести душу в каком-нибудь диком действии, хотя бы перевернуться через голову.

— Дорогая Вера Андреевна, — сказал официально. — Каким бы кретином я вам сейчас ни казался, это обманчивое впечатление. Оно скоро пройдет. Вопрос очень серьезный. Я обращаюсь к вашему состраданию, как умирающий от жажды путник. Дайте кружку воды напиться.

— Не дам! — ответила Вера Андреевна, но трубку все же не положила. Выждав паузу, она добавила: — Пойми, Сережа, все это забавно и весело, но у меня нет времени на подобные пустяки. Ты малость ошибся адресом. Найди себе ровесницу и хоть чертом перед ней скачи. А я в эти игры давно не играю.

— Если бы это была игра, я бы тебя не побеспокоил. У меня тоже своя гордость есть.

— Это игра, Сережа. Причем нелепая, вульгарная.

Перед ним была стена, в которой нет брешей. Он знал, в чем его слабость. У него не было любовного опыта, и приходилось ломиться наугад. Его знания в этой области были почерпнуты из книг. Зато его самоуверенность границ не имела. Сердце его и мозг на мгновение одеревенели. Он сказал скорбно:

— Соглашайся, Вера! Я все равно от тебя не отстану.

— На что соглашаться?

— Чтобы у нас было свидание. Как у людей.

Впервые голос ее дрогнул, за тысячу километров он почувствовал ее легкий испуг. Даже не испуг, а недоумение. Она не желала заглядывать за край, к которому он ее тащил волоком. Но догадалась о существовании этого края. А до этой минуты, до прозрения, летала в поднебесье вольной птахой. Парила над всем миром, и за границу вояжировала, откуда привозила шикарные свитера.

— Сережа, прошу тебя, оставь меня в покое! Ты пожалеешь о том, что затеял. Обожжешься, да поздно будет.

— У тебя какой-то кинотеатр возле дома. Я тебя буду ждать там в восемь часов. Тебе удобно?

— В девять, — сказала она холодно.

У него осталось время зайти в парикмахерскую. Пока мастер над ним колдовал, он в зеркале с пристрастием изучал свое отражение. «Такому человеку, — думал с обидой, — бог дал самую заурядную внешность. Нос, губы, подбородок, лоб — так все грубо, мясисто высечено. Главное, никакой общей идеи, никакого замысла, абы как, рожа — и больше ничего. С такой рожей уместно скидываться на троих у магазина. А вот если с интеллигентной женщиной заговорить о деликатных материях, то можно и напугать».

Но волосы густые, светлые, с блеском, волосами он был доволен, от матери достались. Все остальное, вероятно, от отца, которого он видел только на фотографиях. Ну да, от отца. Та же массивность черепа, растопыренные уши, точно ветер дует в затылок, угрюмо-простодушный взгляд из-под высоких бровей. Впрочем, ничего, мужицкое, обыкновенное лицо, без хитростей и затей. Спасибо, батя!

Мастер предложил напоследок освежиться, но Боровков отказался. Неизвестно, какое это впечатление произведет на Веру Андреевну, если от него будет за версту разить одеколоном.

В девять пришел к кинотеатру. Закурил. Но не успел сделать и двух затяжек, как она появилась. В электрической полутьме особенно было заметно, как она хороша, стремительна и недоступна.

— Ты знаешь, почему я согласилась прийти? — спросила она, остановись напротив него с таким видом, будто они встретились на узенькой дорожке и одному из них сейчас предстоит лететь в пропасть.

— Знаю, — благодушно ответил Боровков. — Ты пришла, чтобы раз и навсегда прекратить это дурачество.

Она что-то хмыкнула недоброе.

— Не бесись! — попросил он смиренно. — Часик на свежем воздухе тебе не повредит, а мне счастливое воспоминание на всю оставшуюся жизнь.

— Ишь, как ловко у тебя язык подвешен. Я сразу и не обратила внимания. В твоем распоряжении десять минут. Говори, что тебе нужно. Только без хамства!