Анатолий Афанасьев - Искушение

Расплатилась с таксистом, но не успела сделать и пяти шагов — вот тебе еще одна счастливая встреча. Да какая! Сергей Боровков собственной персоной. Вышел из-за дерева, руки в карманах, взъерошенный, аки тать ночной. Вера Андреевна охнула тихонько, голова предательски закружилась. Проклятый преследователь! Ну конечно, она чувствовала себя так беззаботно, потому что начала его забывать. Именно поэтому. Все эти месяцы, ночью и днем, он нагло являлся в ее воображении и производил неслыханные опустошения. После нафантазированных свиданий с ним она чувствовала себя точно вывалянной в грязи. То, что с ней творится, похоже на наваждение. Неужто она так беспомощно устроена, что каждый сопляк, протянувший к ней руку с вожделением, уже тем самым обретает над ней некую власть? Не иначе как у нее душа распутницы. Она пропащий человек — и вот виновник ее краха, вот он перед ней, неприкаянный юный хам, возжелавший ее слопать. Ничего, сейчас она ему покажет, сейчас она раз и навсегда отобьет у него охоту к преследованию, если раньше не сумела этого сделать. Пусть только откроет свой поганый рот.

— Ты мне необходима, Вера, и я тебе необходим, — сказал Боровков, не поздоровавшись, беря ее за руку. — Ты просто еще этого не осознаешь, а я уже осознал. Я тебя опередил на этой стометровке.

Она что-то простонала сквозь зубы, рванула руку, ринулась к подъезду. Он за ней.

— Я так долго не приходил, потому что чертовски был занят, — сообщил Боровков, шагая сбоку. — Ты не обижайся. Теперь мы будем видеться часто. Я могу даже к тебе насовсем переехать, если не возражаешь?

Дикие слова, несусветная реальность. Или все-таки это сон? Надо спросить у него.

— Скажи, Сергей, ты мне не грезишься? Ты в самом деле существуешь?

Боровков засмеялся как-то покровительственно.

— У меня тоже так бывает. Видишь, как мы похожи. Я иногда утром проснусь или ночью и не могу сообразить, где я и кто такой. Но я тебе не снюсь, не сомневайся.

— Но если ты не снишься, то зачем ты пришел?

— Повидаться, — солидно ответил Боровков, чувствуя себя на седьмом небе оттого, что она с ним спокойно разговаривает. — Я тут закончил небольшую повестушку, отнес в редакцию. Скоро буду знаменитым. Ты рада?

Подошли к подъезду. Боровков осторожно тронул ее плечо, слегка повернул к себе.

— Тебя кто-то обидел, Вера?! Ты от меня не скрывай.

— Почему ты решил?

— У тебя лицо сумеречное.

— Нет, никто меня не обидел. Меня некому обижать.

— Ну и прекрасно. — Боровков радостно потер руки. — Тогда я пойду, пожалуй? Я ведь на минутку забежал.

— Ступай с богом.

Он тут же молча развернулся и поспешил обратно к автобусной остановке. Ни разу не оглянулся. Походка у него была легкая, гибкая. Отшвыривал с дороги несуществующие камешки. Вера Андреевна с великим изумлением смотрела ему вслед.

Перед концом смены к Катерине Васильевне подошел Подгорный, несостоявшийся кавалер. Страдальческим голосом он попросил уделить ему немного времени для важного разговора. «Пожалуйста, — ответила Катерина Васильевна, — я тебя слушаю, Семен». — «Не здесь же», — Подгорный трагически воздел руки кверху, давая понять, что он и мысли не допускает, будто в этой фабричной клоаке возможно говорить о чем-то задушевном. Среди Катиных подружек у соседних станков началось подозрительное оживление, и она поспешила согласиться: «Хорошо, хорошо, Семен…»

Подгорный привел ее в ближайшее кафе и заказал мороженое, фрукты и лимонад.

— Зачем это? — смутилась Катерина Васильевна. — Ничего этого не надо.

— Пустяки. — Подгорный, маленький, кругленький, с торчащими по бокам черепа черными завитками, был не похож на себя. Неподдельная мука светилась в его черных выпуклых глазах. Катерине Васильевне стало не по себе, и она пожалела, что согласилась на эту ненужную встречу.

— Так что вы хотели мне сказать, Семен Трифонович? — на всякий случай она перешла на «вы».

— Подожди, Катя, сейчас подадут… Тогда уж… Сколько мы с тобой знакомы?

— Да ведь и не сосчитаешь сразу. Как на фабрику ты пришел, так и познакомились.

— У тебя за это время сын вырос.

— Да, Семен.

— Без отца, наверное, трудно было воспитывать? Я понимаю, трудно. Ты очень гордая женщина, Катя. Захотела бы, при твоей внешности, при твоем характере, думаю, отбоя от женихов не было?

Катерина Васильевна поежилась.

— К чему этот разговор, Семен?

— А к тому, Катя, что я тебе в чем-то даже завидую. Ты правильно жила, достойно, а я нет. Ты вроде и одна жила, а не одинока. А я очень одинок. Семью потерял, жену, детей, ничего не скопил, сиротой себя чувствую. Все думают, я жену бросил оттого, что она ревнивая. Это неправда. Она меня не любила. Никто меня не любил, Катя. Это же ужасно. Или во мне есть что-то такое отвратное? Вот ты скажи.

Катерина Васильевна ответила ему после того, как официантка накрыла на стол: поставила перед ними вазочки с разноцветными шариками мороженого, блюдо с яблоками и апельсинами.

— Как же ты говоришь, что тебя не любили, раз у тебя трое детей?

— Странно. Никита Петров тоже так считает. Только немного по-другому. Он говорит, любви совсем нет, а есть дети, и ради них человек должен жить. Гляди, Катя, обыкновенный кладовщик как по-государственному рассуждает… Но все-таки любовь есть. Вот у тебя же была любовь?

— Была.

— Видишь, ты не отрицаешь. И у всех нормальных людей она бывает. А я прожил почти до старости и даже не знаю, что это такое.

Подгорный опрокинул в себя бокал лимонада, щеки его залоснились, и смотреть на него было не очень приятно, тем более слушать. Он беспомощно горячился и все протягивал к ней руки, точно умолял его немедленно приласкать и успокоить. На Катерину Васильевну его немая мольба действовала сильно.

— Но я-то при чем, Семен?

Подгорный удивился.

— Как при чем? Я бы мог стать твоему сыну заместо отца. Разве ты не понимаешь?

Катерина Васильевна засмеялась искренне и освобождение, представив на минутку маленького закройщика в роли опекуна и наставника Сергея.

— Прости, Семен, но ты сам не знаешь, что говоришь.

На Подгорного ее смех подействовал удручающе.

— Ты напрасно смеешься, Катя. Ты же не видела моих детей. Они прекрасно воспитаны, и учителя ими не нахвалятся. А у младшенькой, у Веточки, большие музыкальные способности. Такими детьми любой отец имеет полное право гордиться.

— Семен, но мой сын взрослый, ему двадцать лет. Ему уже не нужен отец.

Подгорный загрустил, уныло ковырял ложечкой в мороженом. На Катерину Васильевну он взглядывал исподлобья, мельком, словно бы с опаской. Она решила про себя, что посидит еще пять минут и уйдет.

— Отец всем нужен, Катя. Мой папа умер шесть лет назад, если бы ты знала, как мне его порой не хватает. Не с кем даже посоветоваться. У меня есть друзья, конечно, тот же Никита, но он все же смотрит на некоторые вещи цинично. Я не всегда с ним могу согласиться, хотя жизнь он знает лучше меня. Да, лучше. В сущности, я совсем не знаю жизни. Тебе я могу признаться. Лучшие годы, когда другие живут полной мерой, я потратил на добывание хлеба насущного для своей семьи. Это невосполнимо. И что в итоге? Дети, конечно, ко мне по-своему привязаны, но ни слова благодарности от них не дождешься. Нынешнее поколение какое-то равнодушное, злое. Тем более мать их против меня постоянно науськивает.