Анатолий Афанасьев - Искушение

— Наверное, не смогу.

— Почему?

— Боюсь причинить вам с художником лишние хлопоты. Это противоречит моим моральным принципам.

Треск мембраны, вонзившейся ему в ухо, вызвал у него догадку, что Вера, швырнув трубку, вероятно, расколола аппарат. Он посидел минутку в легком забытьи. Прикурил вторую сигарету. «Беги к ней, беги!» — шептал ему потусторонний голос. Руки подрагивали от нетерпения, тело изнывало в горькой истоме. «Никуда я не побегу, — подумал Боровков. — Отбегался уже. Хватит людей смешить».

Она аппарат не сломала, почти сразу перезвонила.

— Знаешь, о чем я мечтаю? — спросила елейно.

— О чем?

— Как ты приползешь ко мне на коленях, а я спущу тебя с лестницы и вдогонку плюну!

— Благородная мечта.

— Ты урод, ты…

Он осторожно положил трубку на рычаг. С удивлением заметил, что у него одеревенели мышцы, словно отработал на ринге несколько раундов подряд.

«Надо позвонить Ксюте, я обещал», — вспомнил. Пошел в свою комнату, лег, попытался читать. С трудом одолел страницу, но не понял, что на ней написано. Разделся и в одних трусах побрел в ванную. Проходя мимо телефона, бросил на него затравленный взгляд. Ишь, притаился, коричневый звереныш, коварное дитя цивилизации.

Набуровил одной горячей воды, почти кипятка, кряхтя взгромоздился в ванную. Охнул, обварившись, покрылся бурым налетом, как чешуей. Долго лежал, вода остывала, снова добавлял кипятка. Размяк чуть не до беспамятства. «Что же со мной происходит? — гадал. — Верно Кузина написала, поглупел я здорово. Падаю, падаю в какую-то яму, и все дна не видно. Это любовь так меня обескуражила. Любовь? Что же это за любовь, если Вера звонила, звала, а я куражился, залез вот в ванную и копчусь. Кто я такой? Люди делают большие дела, стремятся к каким-то идеалам. Мир трещит по всем швам, скоро того гляди обрушится на наши головы, а я что? Половина человечества еще не наелась досыта, вторая половина одурела от обжорства, а я что? Что я такое в этой дикой карусели, чем занят?..»

Он услышал, как мать пришла, включила на кухне свет. Топталась в коридоре. Он вышел к ней в куртке на голое тело, волосы дыбом, распаренный, смурной.

— Как хочешь, мама, — сказал убито, — а я все-таки скоро женюсь. Другого выхода нет.

Катерина Васильевна не удивилась.

— Так я и видела, к этому идет. А на ком?

— Этого я точно сказать не могу. Я как Бальзаминов, не на той, так на этой. Но другого выхода и правда нет. В одиночку-то я еще быстрее с ума сойду.

Не сошел Боровков с ума. Кое-как дотянул до сессии, а там некогда стало безумствовать. Сессию неожиданно легко сдал, отщелкал экзамены, как орешки. Это было важно: сорок пять рублей стипендии на дороге не валяются. Он воспрянул духом. Записался на курсы английского языка. Однажды натолкнулся в коридоре на Кривенчука, не успел уклониться от встречи. Кривенчук ему обрадовался, но как-то грустно, по-стариковски.

— Как успехи, малыш? Как твои почки?

— Забыл и думать.

— Чего ж не заходишь?

Боровков не отвел взгляда.

— Не обижайтесь, Федор Исмаилович, спорт — это не мое.

— А что же твое? Ты уже знаешь?

В вопросе Боровков уловил подковырку. Год назад это бы его задело, он, может быть, надерзил бы любимому наставнику, а сейчас ощутил лишь жалость. Он видел перед собой измученного человека, который так стойко держался на плаву только потому, что привык задавать коварные вопросы другим, а не самому себе.

— Что мое, я не знаю, — Боровков улыбнулся приветливо, — но скоро буду знать. У вас-то все в порядке?

— Ксюта о тебе спрашивала. Зашел бы хоть в гости при случае.

— Скажите ей… Да нет, я зайду. На днях и зайду.

Они вчетвером — Кащенко, Галя Кузина, Брегет и Боровков — отметили последний экзамен в маленькой чебуречной неподалеку от института. Скинулись по трешнице, и пир удался на славу. Взяли бутылку сухого белого вина, чебуреков, осетринки, мороженого. Весело болтали. Кащенко отлучался звонить, вернувшись, сказал, что скоро устроит им большой сюрприз. Через полчаса устроит.

— Еще бутылочку купишь? — поинтересовался Брегет, от двух глотков с непривычки захмелевший.

Кузина рассказывала, как она ушла из театральной студии. Как она хлопнула дверью, и штукатурка с потолка посыпалась. Она тоже преобразилась, раскраснелась, и стало видно, что никакая она не роковая женщина, а всего-навсего девчонка-простушка с повышенными запросами. Она глаз не сводила с Боровкова, а Брегет с нее. Вечная история. Кузина ушла из студии, потому что режиссер нашел новую девушку на главную роль, вроде бы дублершу, какую-то сопливую десятиклассницу. Пусть бы это была только дублерша, но вскоре стало известно, что режиссер к ней неравнодушен и имеет на нее виды. Вот тогда Кузина и хлопнула дверью. По ее мнению, там, где искусство, не должно быть грязи и нечистых помыслов.

— Почему грязи, — заметил Кащенко, — может быть, он в нее влюблен.

Кузина презрительно фыркнула.

— При мне он уже был влюблен сто раз. И в меня в том числе. Он очень любвеобильный.

Боровков спросил:

— Думаешь, Галя, они спохватятся и за тобой прибегут?

Кузина ответила неожиданно смирно:

— Какая разница — прибегут, не прибегут. Дело совсем не в этом. Я в самой себе разочаровалась. Ты был прав, Сережа. Нет у меня таланта.

— Я так не говорил.

— Не говорил, так думал. Почти у всякой женщины есть некий дар имитации. Это в ее кошачьей натуре. Но это вовсе не талант — это мистификация.

— Ты что говоришь, Галя, — встрепенулся Брегет. — Да ты, если захочешь, всех за пояс заткнешь. Да ты такая!..

Его горячность была понятна, но не вызвала ни у кого осуждения, а Галя послала ему одну из самых очаровательных своих улыбок.

— Ты такой хороший, Брегетик!

Брегет в счастливом возбуждении потянулся за бутылкой, но тут подоспел обещанный Кащенко сюрприз. В чебуречную входила грациозная девушка в вязаной шапочке и куцем пальтишке с беличьим воротником. Она несла авоську, туго набитую свертками. Это была Вера. Кащенко ринулся ей навстречу, привел к столу.

— Знакомьтесь, кто незнаком, — объявил он с видом победителя. — Это моя жена.

— О-о, — сказала Вера. — Может, кто-нибудь хочет кефиру? Я купила две бутылки. Мне так нравится, какой у вас в Москве делают кефир.

— Кто же от кефира откажется, — Боровков первый нарушил остолбенелое молчание. Усадив Веру за стол, Кащенко объяснил ситуацию. Вера останется в Москве. Вчера они подали заявление в загс. Вера будет заниматься на подготовительных курсах, а поживет пока у него. Вот так-то. Кащенко попросил Галю взять его молодую жену под покровительство, потому что у нее нет в Москве подруг.

— А как же родители? — спросил Боровков.

— Желают нам счастья, — лаконично ответил Кащенко и не выдержал, ошалело хихикнул. — А что им остается делать?