Анатолий Афанасьев - Искушение

Все бы это было забавно, если бы на зачетах Константин Эдуардович не требовал пунктуального воспроизведения своих лекций, которые во многом расходились с текстом учебников. От поколения к поколению, от курса к курсу вот уже семь лет передавались замусоленные конспекты его лекций, отпечатанные в университетской типографии. И каждый, кто брал их в руки, мысленно благодарил неизвестных героев, сумевших когда-то толково застенографировать каждое его слово. В Надиной группе, как и в любой другой, уже произошел ряд событий, которые впоследствии составят историю этой группы. Один случай был такой. В зимнюю сессию Виктор Муравьев сдавал зачет Быстрицкому и забыл какую-то дату. Чтобы скрыть замешательство, он вскинул руки к небу и застыл, глядя на дверь, то есть в точности воспроизвел любимую позу преподавателя, долженствующую выражать мистический экстаз. При этом (по свидетельству очевидцев) лицо у Муравьева было настолько идиотски восторженное, что Константин Эдуардович не усомнился в искренности жеста. Более того, он проникся симпатией к Муравьеву и поставил ему зачет, заметив:

— Знаете ли, на меня тоже производит сильнейшее впечатление эта именно страница. К сожалению, теперь мало кто понимает красоту эллинской речи, — и даже произнес цитату, из которой действительно никто не понял ни слова. Потом он торжественно вручил Виктору зачетку и пригласил заходить к нему запросто (не уточнив, правда, куда заходить).

Лекции Быстрицкого были хороши тем, что на них каждый мог заниматься своим делом. «А ведь он умный человек, — размышляла Надя, — очень любит свой предмет. И что толку? Знает ли он сам о своем недостатке? Когда-нибудь, наверное, знал, но теперь кто ему укажет. Он забыл, бедный, и воспарил, и перестал следить за собой, превратился в посмешище. Вот хороший урок гордецам».

На стол перед Надей упала записка. «Надя, ты похожа на сову. Проснись! Мир прекрасен! Инкогнито, который готов на тебе жениться!» Надя узнала почерк. Это Мишка Горелов мается от безделья. Удивительно трудолюбивый парень. За день он рассылал по две-три записки почти каждой девушке с курса. Вполне мог заменить средней мощности районный почтамт. Конец всех его записок был убийственно однообразен. Он либо предлагал жениться, либо просто «отдаться наплыву чувств». Вообще же Мишка был безобидным дружелюбным парнем. И не очень занудливым. Надя ему ответила: «Мишель! Покоренная вашими домогательствами, я даю вам честный положительный ответ. Не забудьте захватить с собой паспорт. Инкогнито, готовая на все в любое время суток». Подумала и на сложенной бумажке надписала: «Виктору Муравьеву. Секретно». Вроде бы по ошибке. Пусть немного встряхнется старый друг. Она повернулась чуть в бок и незаметно наблюдала, как Муравьев получил записку, как развернул и прочитал. На лице его отразилась глубокая внутренняя борьба. Он порвал записку на мелкие клочки, скомкал и поднес ко рту, делая вид, что глотает.

Последнее время Виктор Муравьев часто уединялся с Симочкой Пустовойтовой. Они курили и о чем-то горячо беседовали. Симочка, беседуя с мальчиком, имела привычку будто невзначай класть ему руку на плечо и приближала лицо на расстояние спичечного коробка. Несколько раз Надя замечала, как они вдвоем пили кофе в буфете на втором этаже. Виктор улыбался, слушая птичье воркование Симочки Пустовойтовой, и казался вполне довольным судьбой. «Что ж, — красиво грустила Надя, — вот она какая — мужская любовь и верность. Да и то подумать, кто может устоять перед чарами Симочки Пустовойтовой? Обаятельнейшая, удивительная девушка, у нее три «хвоста», возможно, скоро ее турнут отсюда, а она и в ус не дует. На ее месте я бы с ума сошла от страха, а она наслаждается жизнью и увела у меня почти любимого юношу».

Под локоть ее толкнула Нина Клепикова, подруга:

— Надь, пойдем куда-нибудь сходим после лекции?

— А куда?

— Ну никуда. Развеемся.

— Нет, Нина, я поеду домой… Как ты думаешь, Муравьев скоро женится на Симочке?

Нина, девушка серьезная, начитанная и далекая от пошлых увлечений, испуганно вскинулась:

— С чего ты взяла? Симка — полная кретинка.

— Но они же дружат.

— Не похоже. Да ты смеешься, что ли, Надька?

— Какой тут смех. Он прежде мне симпатизировал, а теперь с Симой дружит. Мне тяжело это видеть, Нина. Я переживаю.

Нина сказала:

— Иногда я не могу понять — шутишь ты или серьезно.

— Ты святой человек, подружка. С любовью не шутят.

— Не стоит нам заниматься всякой ерундой, — убежденно шепнула Нина.

— Верно, подружка, — согласилась Надя, — пускай весь мир ошалеет от страстей, а мы с тобой будем зубрить постылую науку… Но разве ты не чувствуешь, что скоро весна?

Нина чувствовала. Глаза ее затуманились, и на щеках выступил легкий румянец.

— Я уже свое отлюбила, Наденька. Надолго теперь обожглась. Ты же знаешь!

Надя знала о сумасшедшем романе подруги, которая чуть не вышла замуж в десятом классе. За учителя географии. Но их разлучили злые люди. И учитель географии, проклиная судьбу, жену и педсовет, перевелся в какую-то другую школу, исчез. А она две недели после скандала провалялась в горячке и однажды серым утром разбила два градусника и выпила ртуть.

Когда девушки покидали факультет, дорогу им преградил Венька Марченко, нахальный и строгий.

— Хорошо, что я вас поймал, — сказал он. — Вы-то мне обе и нужны.

— Зато ты нам нисколько не нужен, — отрезала Надя, и подруга ей поддакнула да еще попыталась пихнуть Марченко спортивной сумкой, в которой носила учебники.

Но Марченко в узком проходе стоял богатырски.

— Я вас, между прочим, не по личному делу искал, а для серьезного общественного разговора.

— Ха! — сказала Надя. — Хочешь кляузу какую-нибудь нам припаять. Что мы, тебя не знаем, что ли? Тебя, Венька, старостой деканат назначил, поэтому ты особенно не выпендривайся. У товарищей ты не пользуешься авторитетом.

— Почему? — озадачился Марченко.

— Потому что следишь за всеми, как ищейка, и неожиданно загораживаешь дорогу. Вот почему.

— Зачем ты мне, Венька, проставил вчера прочерк в журнале? — добавила Нина. — Я на семинар опоздала, да, но все-таки пришла. А ты мне прочерк проставил, точно я прогуляла.

— Я отмечаю в самом начале, кто отсутствует.

— Не всех, — сказала Надя. — Симочка Пустовойтова два дня прогуляла, а у тебя везде плюсы стоят. Смотри, Марченко, скоро тебя разоблачат.

— Отойдем, — буркнул староста, смутившись. — Здесь не место языком трепать.

Прошел мимо Виктор Муравьев, на ходу поправляя воротник пальто у Симочки Пустовойтовой. На Надю взглянул исподлобья и без всякого выражения.

— Ты ей шарф свой отдай, — успела посоветовать Надя. — На улице прохладно.