Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Сиди… Фамилия Штефырц ничего тебе не говорит?

— Штефырц? — старик хмурится, напрягает память, и вдруг лицо его светлеет: — Ионикэ?

— Вот именно. Ионикэ Штефырц. Знаешь такого?

— Ну как же! Друзья были…

— Вот он к тебе и едет в гости.

— Друзья были, — повторяет Кондур, — из одной миски суп хлебали, вместе к девушкам хаживали… Надо же! Подумать только — живой! А я-то его за упокой души поминал. Спасибо, товарищ председатель. Пойду старухе скажу, чтобы готовилась.

— Погоди…

— Так вроде все понял.

— Погоди, говорю! Обрадовался!.. Ты вот что… ты его хорошо знаешь?

— Так это же Ионикэ Штефырц, наш односельчанин! Он жил здесь, рядом со мной…

— Именно что жил… А теперь он гражданин другой страны, хотя и дружественной. Об этом ты подумал? С чего вдруг ему приспичило сюда приезжать?

Председатель ждет ответа, старик, однако, сидит разинув рот. Постой-постой… Кондур начинает понимать, что приезд друга детства — это если и радость, то какая-то ущербная. Действительно, Ионикэ Штефырц родился и вырос здесь, но с первого же дня войны он оказался по ту сторону Прута — за границей.

— Ты не торопись, — продолжает председатель, — надо все это обмозговать. Момент политический, ясно! Да, он твой земляк, но, с другой стороны, служил в армии Антонеску, воевал против нас. С третьей стороны, ты — советский подданный, а он какой-никакой, а иностранец. Значит, надо выдержать марку. Сумеешь?

— В каком смысле?

— Во всех смыслах.

— Что же, не принимать мне его?

— Как не примешь? — вздыхает председатель. — Он гость, он друг, только… словом, держи ушки на макушке. Может, вам переводчика дадут… тогда легче.

— Зачем переводчика?

— Ну как же… раз иностранец, положен переводчик.

— Так ведь он наш…

— Наш? Такой же наш, как я ихний… Вот что, дед: надо обдумать, как мы его примем. Ясно, стол выставишь, да не шаляй-валяй, а такой, чтобы у него слюнки потекли. Если что, колхоз поможет. Вино, конечно, обязательно, только немного. Водки ни-ни, а уж самогону — не дай бог! И, главное, без лишних разговоров. Черт его знает, может, он какую тайну выведывать приехал… Выпивайте, закусывайте, пойте… Нет, стой! Петь, пожалуй, не надо. Спьяна еще черт знает что запоешь! Скажи, ты хоть в лицо его помнишь?

— Вроде помню… да ведь столько лет прошло.

— Да, время, время… А давай закатим ему пир на весь мир! Пусть поймет, что потерял, пусть припомнит вкус нашего хлеба. Хлеб, надеюсь, будет?

— То есть как? — обижается старик. — Мы не нищие…

— Прости, оговорился. Я имею в виду домашний.

— Скажу Ольгуце — испечет.

— Отлично! Что там еще? Ветчины, брынзы… пару кур зажарите, огурцы, помидоры, само собой… чтобы все было чин чинарем!

— А он надолго? — спрашивает дед.

— Не знаю. Хлопоты только с ними. Моя бы воля, я б его встретил на околице с оркестром, да тут же и назад завернул. Нет, думаю, ненадолго. Он тут с делегацией, их куда-то на Урал возили, а на обратном пути он попросился заглянуть домой… то есть — тьфу! — не домой, а к нам в село. Конкретно — к тебе в гости.

— Так…

— Словом, дед, держи хвост морковкой, медали надень, но в подробности не вдавайся. И старуху предупреди, чтобы не болтала лишнего: бабы — народ языкатый, невыдержанный… Все! Понял, дед, что от тебя требуется? Тогда иди, а то еще раз повторять сил нет, я и так весь в поту…

Встречающие собрались у въезда в село, возбужденные, празднично одетые, и терпеливо ждут, что вот-вот вынырнет из бездны прожитых лет нежданно-негаданно воскресший Ионикэ Штефырц. Все почему-то стесняются говорить в полный голос, а предпочитают перешептываться, как на похоронах. Народу сошлось много: кому не любопытно посмотреть на Ионикэ, на того самого Ионикэ, который родился здесь, в этом селе, а теперь живет за Прутом, в другой державе. Кое-кто из стариков еще помнит его, а деду Кондуру он был в свое время самым близким человеком. Дружили — не разлей водой! Не все, конечно, знают, что они, Ионикэ с Кондуром, ухаживали за одной и той же девушкой… и та незапамятных лет девушка тоже присутствует здесь… это бабка Ольгуца, жена Кондура. Такая вот ситуация.

— Поправь платок! — ревниво шепчет старик и, не дожидаясь, пока бабка исполнит приказание, сам, зажав костыль под мышкой, начинает поправлять платок.

— Оставь, — стесняется Ольгуца, — люди смотрят… Я сама!

— «Сама»!.. Не могла взять шелковый, голубой?

— Ладно тебе… и этот хорош. Ты мне лучше скажи, на чем он приедет?

Дед растерянно пожимает плечами:

— Тебе не все равно?

— Интересно же…

— Товарищ председатель, на чем он приедет?

— Не знаю, не знаю, — бормочет председатель, сжимая в руке букет цветов и перекладывая его в другую руку. — Мне сказано: встретить на высоте, а насчет прочего указаний не было… Может, на «Волге», а может, и на «Чайке»… Постой, вдруг в самом деле на станцию надо было? Вот черт! Ион!

Ион — шофер председателя.

— Я здесь!

— А машина где?

— Туточки!

— Заводи!.. Беда с этими гостями! Вдруг он на станции ждет?

Председатель залезает в машину:

— Если что — я мигом!

Да, время, время… много воды утекло. И что всего поразительней, Ольгуца ни тогда не знала, ни сейчас толком не ведает, с которым из двоих должна была повязать ее судьба. Они приходили всегда вместе, оба звали ее на танцы, оба умели сплясать с ней так, что все замирали, глядя на кружащуюся пару. И только он, Кондур, помнит, что был — страшно представить! — равнодушен к Ольгуце и всюду сопровождал Ионикэ только ради компании. А Ионикэ был влюблен до безумия, только мучился от стеснительности и косноязычия, тогда как он, Кондур, считался парнем бойким, ухватистым, девичьей зазнобой. Отец Ольгуцы был одинаково приветлив с обоими, потому что знал, что хоть оба и бедняки, а трудиться будут на совесть… семья — дело серьезное. Короче, он со спокойной душой позволял им уводить Ольгуцу на танцы и допоздна с ней гулять… Знал, что время рассудит по-своему.

— Нет его на станции! — председатель, донельзя озабоченный, хлопает дверцей машины. Он растерян и как будто ждет совета.

— В район позвонить? — предлагает шофер.

Это предложение еще больше пугает председателя:

— Спятил? Как мы им скажем, что его до сих пор нет, если он давно должен быть здесь?..

— Здравствуйте, люди добрые! — перед собравшимися словно из-под земли вырастает невысокий чернявый человечек с маленьким саквояжем в руке. — Это я, Ионикэ Штефырц…

Он снимает шляпу и низко кланяется.

— Ионикэ! — подается вперед Кондур.

— Кондур?! — Ионикэ роняет в пыль свой щегольской саквояж и шляпу с перышком.

Кондур раскрывает ему объятья, но вдруг оглядывается на председателя и ковыляет дальше, чопорно сложив руку лодочкой. Оторопевший гость глядит на него во все глаза.