Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

Жизнь тем не менее идет своим чередом и что бы ни рисовали карикатуристы „Комсомольского прожектора” и какие бы резолюции ни принимал Женсовет, сексуальная жизнь рабочего класса продолжает бурлить и кипеть. Главным местом кипения является однако не цех и вообще не заводская территория, а общежитие.

Я вынужден снова и снова возвращаться к этой теме, потому что, во-первых, в общежитиях расселено никак не меньше 60–70 процентов рабочих СССР. А во-вторых, жизнь в общих комнатах, в домах с однополым населением в значительной степени предопределяет судьбу любви и секса. Женщина и мужчина из комнаты на шестерых это не те люди, что живут в собственной квартире. У обитателей общежития иные нравы и другие критерии поведения.

Заглянем в рядовое заводское общежитие. Женщин и мужчин на предприятиях расселяют отдельно, в разных домах. Кровать — главная мебель комнаты в общежитии. Иногда кровати сдвинуты так тесно, что между ними едва можно протиснуться. Кроме кроватей, в комнатах есть тумбочки и стол. Шкафы для одежды — редки, женщины развешивают свои наряды прямо на стенах, благо нарядов у них не так уж много. На стене в женских комнатах можно увидеть зеркало, иногда вырезанные из журналов цветные картинки и открытки, на окнах скромные занавесочки из тюля. Мужское жилье значительно более скромно. Там, как правило, нет ничего относящегося к уюту, даже абажура на свисающей с потолка электрической лампе. Уборная находится в коридоре и обслуживает жильцов нескольких комнат. Душ, если он вообще есть, тоже рассчитан на целый этаж.

Главный признак общежития — охрана у дверей. Вахтер (вахтерша) проверяет пропуска, задерживает посторонних, а в случае попытки постороннего проникнуть внутрь вызывает милицию. Существующий для всей страны порядок гласит, что лицо противоположного пола может быть впущено в общежитие только после того, как оставит у вахтера свой паспорт. Но и после этого оно (лицо) не имеет права находиться в комнатах больше 2–3 часов и самое позднее в 11 вечера должно быть удалено из помещения.

Профсоюзный работник из Минска (Белоруссия) С. К., 60 лет, так высказался по поводу режима рабочих общежитий. „Я много раз инспектировал общежития Минского тракторного завода, Завода шестерен, Автомобильного завода и всякий раз слышал от рабочих и работниц протесты по поводу того, что администрация контролирует их личную жизнь. Почему они не могут приглашать' к себе своих друзей, родственников, любимых в любое время и на любой срок? Особенно негодовали тяжело работающие девушки-строители 18–22 лет — такелажницы, крановщицы, штукатуры. „Почему нам не разрешают приглашать к себе молодых людей? Мы ведь не в тюрьме. После работы хочется повеселиться. А если на то пошло, то и переспать нам тоже хочется. Ведь мы живые люди”. Я пробовал обсуждать этот вопрос с директорами трестов, которым принадлежат общежития, — вспоминает С. К., — но мне везде отвечали, что нынешний порядок введен партийными органами и изменить его заводская и трестовская администрация не может”.

Запреты и милицейский контроль толкают рабочих и работниц подчас на дикие, безрассудные поступки. „В Минске на улице Фабрициуса есть женское общежитие Четвертого строительного треста, — продолжает бывший профсоюзный администратор С. К. — Комендант не пускал туда мужчин. Но девушки наловчились связывать пять-шесть простыней в длинный жгут и с помощью этого „каната” втягивать своих поклонников в комнаты на третий этаж. Предприятие закончилось плачевно: молодой рабочий сорвался и упал на камни. Травма черепа сделала его на всю жизнь инвалидом. Другой рабочий погиб, пытаясь добраться до своей подружки по водосточной трубе”.

Минские партийные органы стараются скрыть подлинный смысл этих трагедий, объявляя, что в общежитие пытались пробраться „хулиганы”. Но С. К. знает, что часто жертвами насилия и запретов оказываются женатые пары.

„Однажды ко мне на прием пришел болезненного вида рабочий из строительного треста Химмонтаж, — вспоминает С. К. — Он рассказал, что живет в общежитии, в комнате на шестерых. Жена его с новорожденным ребенком живет в другом общежитии. Вместе с ней в комнате находятся еще три женщины с маленькими детьми. Рабочий ходит в гости к своей жене и ребенку, но всякий раз с наступлением суме-рок комендант выгоняет его вон. Рабочий не просил у меня квартиру или комнату. Он умолял только, чтобы ему разрешили три раза в неделю проводить со своей женой хотя бы часть ночи. „Конечно, сказал он, я и через окно могу к ней влезть, но совестно мне, да и трудновато…” Он расстегнул рубашку и показал шрам, оставшийся от операции на сердце. Оказывается, сравнительно недавно ему сделали операцию и вставили в сердце искусственный клапан”.

„Мы живые люди”, — говорят девушки-строители из Минска. И ткачихи с московской фабрики Красная роза, предприятия, где почти нет мужчин, повторяют: „Мы живые” и лезут в окна соседнего мужского общежития, где живут их ровесники, шоферы московского троллейбуса. Конечно, можно посочувствовать парторгу фабрики Красная роза, который в 1980 году жаловался: „Мы ставим охрану, мы по ночам проверяем комнаты девушек, но нам не удается прекратить это безобразие”. Но можно посочувствовать и девушкам, которые после рабочего дня на фабрике возвращаются к себе в общежитие, которое по сути превращено в тюрьму. А если есть тюрьма, то удивительно ли, что находятся люди, бегущие из нее?

Можно утешить парторга столичной ткацкой фабрики: есть города, где проблема поддержания дисциплины в рабочих общежитиях разрешена блестяще. В провинции милиция по первому вызову в любое время суток врывается в общие жилища рабочего класса. И горе тем представителям класса, которые окажутся в неподобающем месте в неподобающее время.

„У нас в Свердловске — десятки заводов, — рассказывает бывший работник милиции, 37-летний А. В. — И каждый завод имеет по несколько общежитий. Контроль за нравственностью рабочих возлагается на коменданта, а также на оперативные отряды — особые группы доверенных, специально обученных людей комсомольского возраста, которым в такого рода ситуациях предоставлены неограниченные полномочия”.

А. В. несколько лет был членом штаба такого оперативного отряда, и его описание действий этой организации представляется мне небезынтересным. „Ночью в штабе оперотряда звонит телефон, — сообщает он. — Некий доброжелатель” из мужского рабочего общежития сообщает, что в комнату номер такой-то тайком пробралась особа женского пола. Отряд немедленно выезжает на место происшествия. Будим коменданта, берем у него запасной ключ от подозрительной комнаты. В коридоре уже толпятся любопытные. Наши действия никого не удивляют и не возмущают, а наоборот, как всякие действия людей, облеченных полномочиями, вызывают почтение. Тихо подкрадываемся к двери, отпираем ее и хватаем любовников. Тащим их по коридору чаще всего не одетых. Только в машине отдаем женщине ее одежду. Конечно, сцена эта вызывает у окружающих шумный смех, шуточки, издевательства… Чем мы руководствовались? Письменных указаний, как проводить такие операции, я никогда не видел. Но устные указания милицейских и комсомольских шефов всегда звучали одинаково: виновных в „моральном разложении” не жалеть и всячески их преследовать. В основе этих указаний лежит так называемый Моральный кодекс строителя коммунизма, опубликованный еще в хрущевскую эпоху. После допроса пары мы посылали письмо в то учреждение, где работала пойманная девушка, или в институт, если она студентка. Результат обычно был всегда одинаков: жертву исключали из комсомола и снимали с работы”.