Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

Бывший руководитель оперативных отрядов в городе Свердловске сталкивался по роду своей работы с самыми причудливыми вариантами рабочей любви. „Какая история кажется вам наиболее примечательной?” — спросил я его. „Та, что случилась в одну августовскую ночь в городском парке имени Героев гражданской войны. Мы, оперативники, высмотрели в этом парке скамейку, которая стояла в кустах, в особенно укромном месте. Возле скамьи этой мы устраивали ночные засады и почти всегда захватывали любовников. И вот однажды, часа в 4 ночи, мы выследили и схватили очередную парочку. Доставили их в штаб и тут, вместо того чтобы просить прощения и унижаться, как делали многие, эти двое молча предъявили свои паспорта: рабочие Верхнеисетского металлургического завода, они уже год, как состояли в законном браке. Печать о браке стояла в обоих паспортах, но при этом у молодой семьи не было своего жилья. Муж продолжал жить в мужском общежитии, жена — в женском. Свои супружеские права молодожены могли осуществлять только тайно, в городском парке. „Дать им по 15 суток ареста, чтобы не нарушали общественный порядок!” — приказал наш наставник, милицейский офицер. Но мы пожалели молодоженов и отпустили их. Впервые мне показалось в тот день, что не все в порядке в советском общественном порядке…”

Весной 1910 года живший в Петербурге Александр Блок написал стихотворение „В ресторане”. Тридцати летний поэт-аристократ так рассказал о своем любовном увлечении:

Стихотворение Блок написал в апреле, а в мае другой молодой русский тоже пережил нечто, связанное с женщиной. Он женился. Это был крестьянин Орловской губернии, сирота, которому, по деревенской традиции, невесту подобрали его родственники. Через много лет крестьянин этот Дмитрий Егорович Моргачев так описал обстоятельства своего брака: „В первых числах мая 1910 года состоялась наша свадьба с девушкой Марьяной, с которой живу доныне. Мы поженились, не зная и не думая ни о какой любви, даже не зная друг друга до свадьбы. Так делали все. Нужна была жена в доме, работать, стирать, варить. Конечно, знал я и она, что будем спать вместе и будут у нас дети, которых надо растить и воспитывать. Всего родилось у нас 10 детей, из которых 6 выросло…” [58] Марк Поповский. „Русские мужики рассказывают… Последователи Л. Н. Толстого в Советском Союзе. 1918–1977 гг.”. Издательство Overseas Publications Interchange LTD. Лондон, 1983, стр. 161,

Сравним поэтические строки Блока с цитатой из автобиографии Моргачева. Как будто оба говорят об одном и том же: о встрече с женщиной, об отношении к ней, о поступках, цель которых — достичь наибольшей близости двух душ и тел. В обоих отрывках даже слово ЛЮБОВЬ есть. Но как несхожи чувства горожанина и крестьянина, как различен интимный опыт двух мужчин! И, действительно, то, что звалось в русском городе любовью, и то, что понимали под тем же термином жители российской деревни, по сути не имело между собой ничего общего. В селе девушке и юноше запрещено было решать, кто будет их избранником (избранницей), брак носил характер хозяйственной сделки. Конечная цель церковного венчания сводилась к обязательству мужчины и женщины продолжать род. Такой союз без личного выбора предполагал не столько любовь, сколько терпение. Недаром на жалобы молодых старшие члены семьи отвечали пословицей: „Стерпится, слюбится…”

В том, что написал о своей женитьбе крестьянин Моргачев, не было ни грубости, ни цинизма. Это была сама российская жизнь. Кстати, Дмитрий Егорович не какой-нибудь темный мужичок из глухой деревеньки. Он — человек, проживший долгий и содержательный век: воевал на Первой мировой войне, был тяжело ранен, занимался общественной деятельностью в селе, обратился к религиозной философии Льва Толстого и был за это брошен в тюрьму, провел годы в советских лагерях, вырастил и потерял любимых сыновей. Но любви — личного интимного чувства к избранной женщине, в жизни его не было. Никогда, И Дмитрий Егорович, мужчина красивый, умный и содержательный, не находил в отсутствии такой любви ничего странного. Так жили родители и деды, так, полагал он, должно жить и ему. Боюсь даже, что понятие „любовь” в его реальном значении было для Моргачева равноценно понятию „разврат”. И не только для него, но и для миллионов русских крестьян XIX и начала XX столетия.

Значит ли это, что в течение двух веков, предшествовавших революции 1917 года, русская деревня не имела понятия о любви? Конечно, нет. Были и любящие пары и благополучные нежные семьи. Наверное, прав и тот русский писатель конца XVIII века, который с некоторым даже удивлением для себя констатировал, что „и крестьянки любить умеют”. Но в целом нет сомнения в том, что общество, которое отрывает любовь от личности, от личных вкусов и симпатий и соединяет мужчину и женщину только во имя рода, ради деторождения, оставляет для человеческого счастья пространство крайне ничтожное. И что бы мы ни думали о большевистской революции, приходится признать: именно она поначалу принесла в русскую деревню право на индивидуальное чувство. Среди лозунгов, с которыми большевики пришли в деревню, не последнее место занимал лозунг о разрушении „буржуазной семьи” и призывы к „свободной любви” (см. главу 2. „Как любили дедушки и бабушки”). Авторитет старших, значение церковных установлений тотчас после 1917 года начали падать и вместе с печальными последствиями этого крушения возник и процесс благодетельный: молодежь получила право самостоятельно избирать своих любимых. Ломка эта сопровождалась всякого рода безобразными эксцессами и крайностями, но право на независимую, индивидуальную любовь нельзя не признать благом. Только такая любовь и может сделать человека счастливым. Беда только, что, как и обещанная крестьянам земля, право на свободное чувство обернулось для деревни, в конце концов, обманом.

Коллективизация и индустриализация разорили деревню, погнали мужика на заработки в город, на заводы, в рудники и шахты. Деревня начала пустеть и прежде всего терять мужчин. Вторая мировая война еще более обезмужичила советское село. Вот они эти роковые цифры. В 1920 году в российском селе жило 115 миллионов человек, в пять с половиной раз больше, чем в городе (21 миллион). Равная пропорция мужчин и женщин в деревне еще более менее сохранялась. В 1939 году в городах находилось уже 56 миллионов, но в селе жило все еще в два раза больше граждан — 114,5 миллиона. Двадцать лет спустя на рубеже 60-х население деревни и города почти сравнялось — 100 миллионов в городе и 108 в деревне. А еще двадцать лет спустя, в наши дни, впервые в истории России городских обитателей стало больше, чем крестьян, причем мужчина оказался в деревне объектом крайне дефицитным… Так что, получив из рук советской власти право свободно выбирать любимого, деревенская женщина тут же это право и потеряла: в опустевших деревнях ей некого стало выбирать…