Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Ильин, строиться давай команду, уже ужин, что ли?

— Бегом, бегом, все уже на улице стоят!

— А чего ты не кричал?

Старший сержант Шугуров:

— Ильин, я тебя накажу. Тебе отдают честь, ты ноль внимания! На ужин команду не подавал! (Щелк семечку. Генерал Шкуро!)

— Как не подавал, я орал?! Раз пять орал!

И настала тишина, словно выключили что-то тарахтящее, гукающее, свистящее, шипящее, орущее… Тишина…

— Раньше бегаль три, четыре, пять кругов, а вчера два круг сделаль, и все, больше не мог. Вот. Не куриль, три месяца не куриль, и дыхание пришель. А потом пятнадцать дней куриль и дыхание пропаль.

Автандил Никобадзе. Вчера вернулся из дому, умер у него отец.

У Автолика красивое ястребиное лицо, большие грустные, чуть на выкате заресниченные глаза…

Он почему-то очень хорошо относится ко мне.

Вернулось стадо. Пожрало.

Потекло к ленкомнате.

Программа «Время».

— Вечерняя поверка произведена, все люди на лицо…

Быстро-быстро по ступенькам и усесться за столом на моем этаже на втором…

Толстой. «Дневники».

Ночь, глубокая бархатная чернота. Глаза привыкли.

Проступила пасмурная зелень.

Моль безумная ворвалась. Смертница.

Толстой пишет о сладострастии.

О!

Я испытывал раннюю страсть. Школьный возраст. Когда едешь в метро и не можешь оторваться от возбуждающих женских колен, ляжек. Вот у одной чуть задралась юбка, и тебя уже обкатывает обжигающая волна…

И мечты, мечты до головокружения…

И глупые, сумасшедшие надежды.

Ловишь взгляд, манишь взглядом.

Набираешься наглости и подмигиваешь, намекаешь и уже готов ласкать и любить любую… и хочется бесстыдных телесных ласк, и ни о чем другом думать не можешь. Горячими глазами прожигаешь проходящих женщин. И, о Боже! Какие паскудные, похотливые мысли!

В детстве далеком, глубоком детсадовском были странные сны и ночные мечтания. Я их помню. Мне нравилось представлять, что я попадаю под власть женщины, и она вольна мучить меня и даже погубить, но сама влюбляется в меня. В своих фантазиях я варьировал эту ситуацию. Сладость получал от нее. Но никак не мог довести до конца.

Женщина… Властительница и рабыня.

Я хотел быть мальчиком в услужении у госпожи.

Мечтал о матроне тайно развратной, полнотелой, алчной до меня.

Живой разговор, особенно с человеком, которому я нравлюсь или интересен, возбуждает чувства и способность мыслить, но… я мыслю и говорю именно с этим и для этого человека. Иное дело, когда один и пишу. Здесь я сам с собой. Здесь не обманешь и не обманешься…

Мне иногда кажется, что Бог внимателен ко мне…

Настенька перед армией сказала, что этот год — мой год. И вот я уже отмечаю каждую малюсенькую удачу и приписываю «своему году».

Двери возмущенно и протяжно скрипят. Ветер. Чьи-то шаги по асфальту, как по скорлупе. Внизу голоса.

Я не разбираю конкретных слов, но понимаю по интонациям общее направление разговора (угадываю). Сходно происходит процесс мысли. В глубине сталкиваются ощущения. Я как бы слушаю, улавливаю импульсы их и окончательно уже закрепляю словом.

«Как сердцу выразить себя? Другому как понять тебя!»

Все. Оторвусь от Толстого и пойду драить сортир. Скоро мне «заступать на тумбочку».

Необходимо завтра же начать писать настоящее. От себя отбрыкаться надо бы! Глупо уже то, что я записал это. Но ведь все равно не отделаюсь от рассчета на то, что кто-то будет читать потом. И что ж, не писать совсем?!

Вздрогнула дверь.

Пыхтящий дежурный ввалился, уселся напротив… Дышит громко. Жду, что скажет.

Натянутая пауза…

— Уже пора «на тумбочку»?

— До «тумбочки» еще пятьдесят минут, тебе надо убраться в туалете. Надо хорошо убраться.

Сортир. Холод от кафеля. В работу надо как в воду окунуться, решительно и полностью, и уж тогда появится азарт.

Рукава засучил, ремень скинул. Тряпку сразу, фу-фу-фу, схватил, с щетки сдернул, отжал хорошенько, встряхнул. Тьфу, брызги в лицо!

Плечом стер…

Ну-у, в бой!

«Заступил на тумбочку» в час.

— Давид, покурим.

— Здесь?

— Конечно, фортку откроем.

(Заговорщики, шепотом.)

— Никита, сейчас бы такой кубок вина (в руке у него кубок спортивный) осушить!

— Хм. Так что надо утром сделать? А, да — цветы полить.

— Мне надо домой щас письмо написать.

— Комаров попугаем.

Сижу у тумбочки на табурете, курю и стряхиваю пепел в бумажку, вырванную из этого блокнота.

Дождь.

Неспокойный сон у солдатиков. Все время кто-то ворочается.

Вдруг вскрикнул Закарян:

— Давай! Давай!

Постанывает кто-то.

Пыхтит Давид, пишет письмо. Ручка тонкая в лапище его. Нежно пишет, старательно. Жене.

Даже чуть задыхаясь.

Второй день читаю Толстого. Иногда ошарашит необыкновенно точной, сжатой заметой, подчас записи его, как крестики или минусики к прочитанному. Просто отмечает, как при подготовке к экзамену, чтобы общая картина ясна была.

Упрямый, ранимый, нетерпеливый — он похож на Мишу Калинина, который по-о-о-дтягивается!

В общем, жил Л. Н., сжав зубы.

Был способен иногда как бы задуматься, повиснув на перекладине…

Вышел выкинуть бычок.

Набрался у дождя холода и дрожи.

Эти седенькие, светящиеся бородки фонарей.

Пляшущие по лужам блики.

Черной мастикой до блеска натерт асфальт.

26.08.80.

Свобода дает возможность человеку выполнить свое предназначение. Соответственно, само понятие это применимо только к людям предназначенным… Эффект пружины. Пружина свободна, когда она сопротивляется давлению, т. е. выполняет свое предназначение!

Ребенок забрался на бревно…

— А ну слезь!

— Не боись, я не упаду.

Упал…

27.08.80.

Старшина:

— Ведь вот смотрите, армия, вроде, штука хреновая, но в то же время хорошая! Вот смотрите, щас у нас девяносто процентов, если не больше, поражено пьянкой. А здесь вот такой молодняк пришел, и просто нет возможности продолжать это, а потом, когда уже человек прослужил два года, он поумнел, прекращает! Или вот пацан с деревни. Он железную-то дорогу увидел, когда сюда ехал, а через два года смотришь — шустрый стал, на хуй посылает! Да я вот, когда в сорок седьмом году пошел учиться в железнодорожное училище, первый раз в жизни увидел паровоз…

После завтрака старшина построил нас:

— К нам едет ревизор, как Гоголь говорил. Так вот, ребятишки, нужно нам хорошенько подготовиться к нему, и главное дело — ленкомната.

И вот мы уже вытащили из нее столы, и я принялся за протирку полок. Неожиданно возник майор Парамонов:

— Мне двух человек.

— Товарищ майор, ну вы мне прямо как серпом по яйцам. Кого ж я вам дам?

— Да вот, Ильина и Хлопешина.

И мы уже сидим в «рафике». Паримся в бушлатах.

Куда, что, зачем? Ничего не знаю.