Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Старшина:

— Ты у нас дневальный? Ну-ка вот здесь вот (линолеум) все смети, до ума доведи. Работу до ума доводить надо!

До ума…

21.08.80.

Приехали в Москву!

На стройку.

Москва… Яркая, холеная, ленивая, деловая, безразличная к нам.

Трубная улица. «Кондитерская». Дом шесть. «Ремонт пишущих машинок».

Мне рабочий:

— Пилотку всю испачкал, пилотку!

Таскаем тяжелейшие целлофановые мешки замазки. Проныра Ахинян уже успел сбегать в «хлебный».

— Слюшай, там одни шоколадки, одни шоколадки и нэт совсэм сигарэт. Это шоколадный магазин, да?

Родные московские переулки, старые дома с лифтом на улицу, тихие летние переулки.

Мельтешение несметенных бумажек, арки, затейливые балкончики.

Удивительное состояние…

Я в армии, и вдруг — в Москве, на Трубной!

Изящная девушка с хозяйственной сумкой. Юбка длинная.

Старинная девушка вошла в подъезд рядом с вывеской «Ремонт пишущих машинок».

Прохожие ускоряют шаг и стараются не смотреть на нас. Мы, наверное, портим им настроение.

А сейчас нас повели на обед.

Мы поднялись вверх по переулку и расположились во дворике детского садика.

На окнах решетки, скрепленные олимпийскими кольцами.

Навес. Ребятишки лет сорока — в дупелину…

Листья, листья на асфальте…

Медленная мама с ребеночком. Тяжело подниматься. Забрала его из детского сада и сейчас ведет домой. Красивая мама. Высокие груди под тонкой бежевой кофточкой. Каштановая мама.

Паренек с суетливым пуделем.

Офицеры пообедали, и нам пора.

О! Столики, зеленоватая влага в стаканах — лимонный напиток. Щи, котлеты. О!

Веселенький залец. На стене зеленый лягушонок-морячок зеленой щеткой драит палубу малюсенького парусника…

Послеобеденный кейфовый перекур.

— Стройся, пошли по местам!

Город, как море, обступил нашу стройку-островок.

Ритмы его.

Еще утром я позвонил Бартману, жду. Всматриваюсь, щуря глаза.

Тянется цветная вереница знакомо-незнакомых людей.

Они живут, они пьют чай из чашечек с блюдцем. Они пьют.

Они могут присесть на скамейку в сквере, закурить, они могут… Вот он! Нет.

(Сердце рвануло.)

Они совсем по-другому смеются.

О! Все бы я отдал сейчас, лишь бы свободным человеком сидеть за этим столиком, осыпанным песком…

И лоб в ветре!

И конопатый от дождя песок.

Оторвите, оторвите от плеча моего это черное обвислое крыло!

— Все, открывай зонт, а то мы промокнем.

Мы говорим о Набокове. Про человека, который живет в выдуманном, фальшивом мире, бутафорском.

— Это про Россию и про нас.

Приглашение на казнь.

Черный зонт.

Взлохмаченный Антон извлекает из портфеля… О! Этот сыр нежный, этот хлеб, молоко!

Черный блестит асфальт в дожде. Солдаты в теплом, роскошном автобусе.

Волнистая, колыхающаяся Москва.

На просторной площади вырываются брызги из-под машин. Поле боя.

И вот уже я в классе наверху. Читаю Манна.

«Борьба с хаосом — суть-смысл искусства».

22.08.80.

Опять Москва.

Тощий, длиннющий прораб-усач (размашистый шаг Петра) .

Громадный двор стройки. Кучи песка, ящики, трубы, цемент, металл…

Тьфу, к чертям!!!

«ПЯТИЛЕТКЕ УДАРНЫЙ…»

«СЪЕЗДУ ДОСТОЙНУЮ…»

ТЬФУ!..

Словно руками, подкидывая, гладя, как прекрасные, длинные, нежные, легкие волосы, ласкает ветер листву.

Мощный, он движет возмущенными облаками и мешает птицам охотиться за мошкарой. Не на него ли так раскричались они сейчас, резкие, юркие, свиристящие комочки?

Я люблю тревожный вечерний шум большого многолиственного дерева…

Сейчас, после баньки (Да какая там банька: облился пару раз холодной водой, мыльцем потерся да майкой утерся!) , дрожу у окна казарменного, крашеного.

Отдаюсь нескончаемому, восхитительному, пронизывающему, тайному действу — ВЕЧЕРЕЕТ. И вот уже затянулось теменью небо.

День прошел.

24.08.80.

Двустворчатое окно открыто в класс, и в стекле покачиваются

Деревья, лужи между ними.

Вот перевел глаза на настоящее, живое…

Ленивое, в полсилы уже, низкое солнце.

Как защитить этот медленный роскошный закат?

Я замер у окна, вдруг перед глазами образовалась масенькая дрожащая мошка, этакая серенькая точка…

Идиотская вспыхнула мысль: «Вот он, центр вселенной!»

Стаяла мушка, вернее, дернулась и пропала.

Ну, о птицах даже и не пытаюсь, до раздражения невыносимо, не получается ухватить, передать словом эту ребячливую сумятицу, эти виражи, эту ярую, нескончаемую, проворливую охоту.

И вдруг парящая поднебесная плавность.

Комар, маэстро, горбун тонконогий… Сейчас сшиб его щелчком с щеки. Ох, уже успел насосаться, брызнула кровинка…

Опять я замер у окна. Комаром присосался, впитываю посвисты птичьи, цоканья, покрики, оклики, гвалт солдатский, шлепки по мячу, шарк мяча по асфальту.

Закат…

Вечность, серебряной лужей

Упавшая под ноги мне,

Оказалась дрожащей листвою

И гнусною рожей моей.

Дождь!..

Вдруг сейчас несколько мгновений был дождь.

Тучка какая-то не выдержала красотищи закатной!..

У Толстого в дневнике (11 июня 1851 г., Кавказ, Старый Юрт, лагерь, ночь.) : «Ночь ясная, свежий ветерок продувает палатку и колеблет свет нагоревшей свечи…»

Саша Нифорожкин.

Крепкий орловский парень. Певучий, всплескивающий говор. Доброе открытое лицо. Нежно-удивленные, часто моргающие глаза. Хороший. Лик ладный, как из яблок!..

— Батарея, строиться на ужин!

Вниз я сбежал.

Андрюха Волков из увольнения вернулся.

Булочки за десять копеек, паштет, помидоры…

Кулачок.

— Батарея, строиться на ужин!

Что-то не спешат ребятки строиться. Распределились по группкам. Кто — чем. Сима кривляется.

Родители кому-то гитарку привезли. Бренчат.

Кто-то просто мотается туда-сюда, напевает.

— Блядь, второй день суматошный какой-то, живем в темпе бешеного таракана, кино по телевизору смотрим почти до самого конца… чудеса!

— Фом! У тебя сигарет не будет?

— Папиросы. (Хоп! Грызанул орех, сплюнул шелуху.) На!

Хо! Сержантики наши с Москвы вернулись. Коротыш-крепыш Сандраков и Дмитриев. Керные.

— Здравствуйте! (С поклоном всем.) Здравствуйте!.. Ха-ха-ха-ха!..

Вывалила толпа с ленкомнаты.

— Блядь, тоска съедает охуенная! (Это Фомкин, толстун Фомкин, матюгальник Фомкин).

Чтобы понять кого-то, надо от себя к нему скакануть, зацепиться и вглядываться. Не спешить.

25.08.80.

Я на объекте.

С лупоглазым «шнурком» Юркой Годовиковым подкрашиваю полуприцепы. Говорливый, нагловатый Юрка.

Калужская область.

Мать у него маляр. Замыкаться в себе глупо. Огрызаться бесполезно.

Нахожу общий язык с «аборигенами».

На перекладине, сжав зубы, качается Миша Калинин, толстяк, молчун. Упорный, внутренне, видимо, очень честный парень, чуть замедленный, чуть в себе. Не получается у бедолаги подъем-переворот. Но он упорно каждый день по часу занимается. Вот оторвал массивное туловище и подтягивает его к перекладине. Подтягивает. По-о-о-дтя-я-я-гивает…