Анастасия Писарева - О чем молчит Биг-Бен

Единственное, что мне приходит сейчас в голову, — сохранить эту настоящность , не дать себя усыпить, не дать себя втянуть в фальшивые игры, не поддаваться, не подчиняться, не идти наперекор себе во имя придуманных ценностей, что бы кто ни делал и ни говорил: ни Стив, ни Ксавье, ни Марк, ни Тереза.

— Еще шампанского? — спрашивает Катя.

— Давай за то, чтобы всегда чувствовать, что важно, а что нет, что настоящее, а что нет.

Пластиковые стаканчики не издают ни звука, когда мы чокаемся.

А потом оказывается, что прошло уже больше недели и пора улетать обратно.

В аэропорту Катя машет мне рукой, и я присоединяюсь к очереди на пограничный контроль. Стою со своим рюкзаком. Больше у меня ничего нет. Я очень горжусь, что я приехала с одним только рюкзаком. Всю жизнь я наблюдаю, как в моей семье при любой поездке куда угодно и на сколько угодно набираются целые чемоданы барахла. Сам процесс сборов становится мукой. А потом их еще таскать с собой. Нужно брать тележку или носильщика, потому что самой их не донести. Это тяжело, муторно. Мне же удалось уйти от этой тягомотины.

Я привлекаю внимание пограничников.

— Где ваши вещи? — спрашивает меня один из них.

— Вот, — я показываю на рюкзак.

— Это всё?

— Да.

Он кивает.

— Можно ваш паспорт?

— Да, конечно.

Я подаю паспорт. Он долго изучает его. У меня новый паспорт — изучать там практически нечего.

— Вы русская?

— Да.

— А почему летите в Лондон?

— Я там работаю.

Он опять кивает и смотрит в паспорт.

— А когда вы приехали в Израиль?

— Двадцать третьего декабря.

— Двадцать третьего? Больше недели назад, — он удивлен.

— Да.

— И у вас с собой только этот рюкзак?

— Ну да. Я остановилась у подруги, не было необходимости везти много вещей.

— У подруги? Она — гражданин Израиля?

— Нет, русская.

— А где она живет?

— В Тель-Авиве.

— Она учится, работает?

— Учится в Иерусалиме.

И тут я понимаю, что я сказала что-то не то. Он смотрит на меня, слегка прищурив глаза, и в его голосе я слышу победные нотки. Такое впечатление, словно он только что подловил меня:

— Как это? Учится в Иерусалиме, а живет в Тель-Авиве?

— Ну да, — говорю я, но уже не так уверенно.

— И как она туда добирается?

— На автобусе, — я совсем теряюсь, — это же всего пятьдесят минут…

Он кивает, а потом просит меня подождать отдельно от остальной очереди.

Через некоторое время ко мне подходит его коллега, и у нас случается точно такой же разговор. Потом другой — и снова дежавю. Четвертый. Все они спрашивают у меня одно и то же, и с каждым разом я все больше и больше чувствую, что я где-то оступилась, что-то сделала не так, допустила прокол. Мои показания не сходятся. Нельзя, нельзя жить в Тель-Авиве, а учиться в Иерусалиме… Нельзя ездить с одним рюкзаком на неделю… Нельзя быть русской и работать в Лондоне…

Когда становится понятно, что я не колюсь и повторяю одни и те же показания из раза в раз, они просят меня открыть рюкзак.

Рюкзак, мое единственное место багажа, забит под завязку — я же уместила туда все. Я понимаю, что если я сейчас открою этот ящик Пандоры, то обратно уже ничего не запихнуть. Но отказать пограничникам кажется мне еще менее возможным. Вздохнув, я расстегиваю молнию и достаю оттуда мои плотно сложенные тряпки, компьютер, косметичку, шлепанцы, тетрадку, книжку, кое-что по мелочи и нить с птицами…

Меня отпускают, когда до вылета остается полчаса. Кажется, я слегка разочаровала пограничников. Когда я кое-как вминаю в рюкзак все, что оттуда вытащила, они не смотрят больше в мою сторону. Даже как-то обидно, но… и слава богу.

Я возвращаюсь в Лондон. После Мертвого моря у меня есть вновь обретенная ясность. Что бы там ни было, как бы ни расплывалась и не видоизменялась реальность, какие бы странные выверты ни подбрасывала, надо быть честной и держаться себя. Помнить, что настоящая здесь — я.

После моего возвращения в Лондон рано утром рядом с домом разбивается вертолет.

Накануне я не сплю всю ночь. Мне мешает черная дыра, которая разверзлась где-то совсем рядом. Что-то сбилось в пространстве и времени. Забываюсь часа на полтора перед будильником. Ничего не слышу, ничего не знаю.

Утром, выйдя из дома на работу, с удивлением наблюдаю за людьми. Они стоят на набережной и смотрят в небо за моей спиной. Туда, где за нашим домом из стекла и бетона воздвигают еще одну башню. Она окружена строительными лесами, и к ней тянется подъемный кран, почти с нее высотой. Я оборачиваюсь, но ничего не вижу, кроме привычной башни и крана, которые молчаливо взирают на меня.

Оглядываюсь по сторонам. Работники городских служб и полиция почему-то оцепляют территорию вокруг дома бело-оранжевой лентой. «Да и ладно, — решаю я, — если это заслуживает внимания, все равно узнаю». Пожимаю плечами и пускаюсь в привычный путь: мимо здания МИ-6, мимо чаек, Международной морской организации, Ламбетского моста, резиденции епископа Кентерберийского, госпиталя Святого Томаса. Киваю Биг-Бену. Он отвечает мне колокольным боем — на часах ровно девять: я опаздываю.

Я узнаю обо всем уже в офисе.

Тем утром, пока я забываюсь недолгим сном, и башня, и кран растворены в тумане, и их как будто нет. Под управлением двух человек вертолет летит над городом. Возможно, двое в вертолете видят надвигающееся на них из тумана строение слишком поздно. Они пытаются вырулить, минуя башню, но не успевают, цепляют винтом за кран, а потом летят вниз между домами, сметают скульптурную композицию за автобусной станцией, и, разламываясь на части, крошатся, раскалываются о дорожное полотно, оставляя за собой след из пылающих обломков и брызжущего во все стороны горючего.

…Позже в новостях сообщают, что оператор башенного крана в тот день опоздал на работу. Он проспал. Или его задержала жена. Собираясь, он переживал, что придет не вовремя. После того, как узнал, что случилось, уже не переживал. В телевизионных интервью он напуган, не может сдержать улыбки облегчения.

Сил нет справляться с Рикой.

В прошлом месяце она тестировала системы, и все поехало. Я понять не могу, что не так. Как будто кто-то руками поменял данные в таблицах.

Она пожимает плечами. Нет, говорит, это наши системы ошибку выдают, надо разработчикам писать, чтобы исправляли. Пишу разработчикам, а они понять не могут, из-за чего косяк.

Придется заново проверять.

— Я знаю, — говорит она мне, — сейчас разберусь, а потом мы с тобой вместе сядем, и я тебе все покажу!

Я уже слышала такое — сказанное, как всегда, с компетентным видом и хорошо поставленным голосом. Нет у меня сил, одна надежда, что она все же поняла.