Анастасия Писарева - О чем молчит Биг-Бен

— И чего? Зато сразу столько места, а то ютитесь, как в кладовке.

Мы тогда переглянулись недоуменно и явно друг друга не поняли. Я-то сразу отодвинула кровать к стене.

Я вспоминаю прошедший день и хмурое лицо Тома. Управлять людьми иногда так сложно, что не хочется, но я должна: я же — менеджер, а Том пытался меня обмануть. Мне казалось, мы дружим, но я ошиблась. Дружба на работе — всего лишь условность. Сегодня я правильно поступила, но от этого мне не становится легче. Том — единственный, с кем установилась особая связь, словно негласное взаимопонимание, молчаливое сотрудничество, почти дружба и даже подобие симпатии. Но похоже, особую связь я себе придумала: я одна, и мне нужен такой человек — на моей стороне, надежный друг, кто-то, на кого я могла бы положиться. А Том не друг и не на моей стороне, просто подчиненный и вел себя соответственно, а остальные тонкости взаимоотношений — плод моих фантазии. Нет там ничего, а жаль. Перепутала стандартную английскую вежливость с интересом к себе.

Ставлю перед собой кроватный столик. На таких в романтических фильмах влюбленные подают друг другу «кофе в постель».

Кофе в постель я подаю себе сама.

Сейчас я сижу, забившись в угол, спиной к окну. Если выглянуть и посмотреть чуть по диагонали, то метрах в ста пятидесяти от меня — Темза. Я мечтаю, что, как потеплеет, буду выходить на балкон, сидеть за столиком и смотреть на нее, но сейчас зима — на балконе не посидишь, и только металлические стулья, которые отказалась заменить Эмма, покрываются ржавчиной от лондонской сырости. И Темза бежит.

Сегодня у меня наконец что-то получилось. Маленькая победа над Томом.

И никакого удовлетворения от нее.

Наступает воскресенье, и я иду бегать в парке Баттерси. Там рядом — одноименная теплоэлектростанция. Ее четыре круглые, чуть сужающиеся кверху белые трубы возвышаются по сторонам коричневого монолита, похожего то ли на мавзолей, то ли на саркофаг. Необъятных размеров, прочно утвердившаяся на своем месте, она — почти стимпанковский замок, плод фантазии футуристов, декорация к антиутопическому кино.

До парка добираться полчаса пешком по пыльной дороге мимо строек, индустриальных площадей, пустырей, из которых вдруг вырастают новые многоэтажные дома. Но я иду по другой стороне реки. Там узенькая дорожка ведет прямо вдоль парапета, отделяющего русло Темзы от стоящих вплотную на набережной домов. Людей почти нет. Скрытые от чужих глаз дома из красного кирпича окнами безмолвно глядят на реку и на тебя, проходящую мимо в кроссовках, легинсах и спортивной куртке. Дворики с аккуратными кустами, тихо шелестящими маленькими деревьями и в художественном беспорядке высаженными цветами. Здесь бы жить. Квартиры тут дорогие. Я все время прохожу одну такую, с окнами во всю стену, пол которой находится на уровне моих глаз. Она пустует, но можно заглянуть через жалюзи в светлые комнаты с белым ковролином.

Тайная тропа заканчивается, и выныриваешь на широкую набережную, по которой спешат люди, ездят велосипеды. Шумят проезжающие машины. До моста Челси, ведущего к парку, остается всего ничего.

Там на лавочке живет бездомная негритянка. Пространство вокруг заставлено тюками с ее вещами, а сама она спит на этих тюках, в любую погоду кутаясь в длинное черное стеганное пальто с капю-шоном. Когда она не спит, то кормит чаек: они собираются на парапете, поворачивают к ней свои острые клювы и время от времени нетерпеливо срываются в воздух, кружатся над водой и покрикивают. Люди приносят ей кофе из ближайших кофеен. Иногда она подолгу беседует с кем-то из них. Похоже, многие ее знают.

В парке я бегу по дорожке, которая идет через весь парк, то тропинкой, то асфальтированной мостовой. Один круг. Второй. В третий раз пробегаю мимо Пагоды мира. Она сооружена во имя мира во всем мире, чтобы люди перестали враждовать.

Трепещет листва, легкий ветер обдувает лицо, солнце и крики птиц заполняют мысли. Я почти не думаю о работе.

— Ксения!

Я поворачиваюсь на голос. У парапета стоит Лешек. Я только что пробежала мимо него, не заметив. Он здоровается, улыбаясь.

— Я почувствовал себя немного неловко, когда стал кричать тебе.

— Привет! Почему?

— Ты, наверное, даже не знаешь меня.

— Как не знаю? — смеюсь я. — Мы же работаем вместе!

— Это да, но у нас нет никаких совместных задач, к тому же я — просто ассистент. С чего бы я стал вдруг кричать тебе? Я даже знакомых не всегда окрикиваю, когда случайно вижу на улице.

Странный все же он, этот Лешек, хотя улыбка у него добрая, открытая. В офисе я его почти не вижу, только изредка замечаю голову, торчащую из-за перегородки — он очень высокий. Вроде бы старше меня. Хотя в волосах уже пробивается седина, выглядит он очень молодо. Это из-за взгляда, наверное, и улыбки. В его глазах что-то есть такое… я даже не могу точно объяснить, что именно. Какой-то особый вид света. Здесь мне еще такое не попадалось. Я не знаю, сколько ему лет. Кажется, мы до этой встречи с ним ни разу не разговаривали.

— Я тебя не отвлекаю? — словно пугается он, — а то ты бегаешь, а я тут со своими криками…

— Нет, а ты что — гуляешь? Живешь здесь где-то рядом?

— Я живу далеко, на севере города, а сюда приехал в первый раз. Надо, думаю, выбраться посмотреть на парк Баттерси, а то что я все сижу в одном районе и передвигаюсь от работы до дома. Очень красивый парк. Столько птиц!

Мне вдруг удивительно, что он говорит про птиц. Их здесь и правда много.

Круглые шарики-малиновки внимательно поглядывают из вечнозеленых кустов. Чайки усаживаются в ряд на парапет, максимально округляются и провожают прохожих многозначительными взглядами. Дрозды снуют по кустам. Такие же черные и очень крупные вороны восседают, как хозяева территории.

Внизу у Темзы во время отлива вперемешку с чайками всех мастей трутся длинношеие гуси, пестрые утки. А еще здесь можно наткнуться на одинокую цаплю, задумчиво стоящую в воде на длинных ногах, как балерина.

Я выкладываю это все Лешеку и удивляюсь себе и легкой абсурдности происходящего. Он прав, мы на одном проекте, но по работе совершенно не пересекаемся, я и не разговаривала с ним в офисе ни разу. Разве только здоровалась. И уж точно не вела никаких задушевных бесед и не выкладывала ничего личного, нерабочего. «Может, это как-то неправильно с точки зрения субординации», — мелькает мысль, но я забиваю на нее. Лешек как будто совсем не удивлен моей болтливости. Будь на его месте англичанин, он бы, пожалуй, испытал неловкость, поспешил бы перевести разговор на другую тему. Хотя будь на его месте англичанин, он бы меня даже не окликнул…

— Если не спешишь, не хочешь посидеть, может, на том холме? Я вот тут присматривался к нему. Сегодня так тепло, совсем по-весеннему.