Анастасия Писарева - О чем молчит Биг-Бен

Поэтому, приняв вечерний душ, я перевожу таймер с реального времени на несколько часов вперед, так чтобы в шесть утра бездушный агрегат решил, что уже десять часов и дешевый тариф, и начал нагревать воду — точно к пробуждению Аруна.

Утром в понедельник трюк не срабатывает. Я лежу в кровати и мечтаю прогулять работу — не появляться в нашем коричневом здании, не видеть никого и не слышать, но знаю, что всего лишь пропущу завтрак и опоздаю. Дело не в чувстве ответственности, просто в прогулах нет смысла. Прогуляю сегодня — завтра все равно идти. Всего лишь маленькая отсрочка, которая не решает главную проблему. Поэтому я просто лежу, пригревшись под одеялом, и наслаждаюсь несколькими ленивыми минутами.

Слышу, как Арун ходит по квартире, как шумит его душ — сначала надо согнать холодную воду, после чего идет нагретая. Но в этот раз, похоже, нет. Он все ходит туда-сюда. Лежа в кровати, я чувствую, как он злится. Не знаю, как я это определяю — может, по торопливости шагов, может, по тому, как громко он топает пятками, может, по его охам-вздохам, а возможно, просто воздух сгущается и поляризуется и я кожей воспринимаю эту полярность.

Вода все льется. В очередной раз шаги направляются из кухни в сторону льющейся воды, и вдруг раздается вопль. Почти звериный полурык-полустон, в котором смешались отчаяние и ярость. Удар по стене. «Фак! Фак! Фак!» — придушенно-яростно кричит сосед. Бег в кухню. Крики, ругань. «Чертова вода! Черт! Черт!»

Я замираю в тепле под одеялом и только слушаю. За дверью беснуется сосед. Этот добродушный Арун с вечной улыбкой на лице, изредка сменяющейся трагичной миной, когда он намекает не некие тяжелые обстоятельства своей жизни, сейчас бегает по квартире, бьет по стенам и орет, ругаясь на всех и вся: на воду, на лендлордов, на управляющую компанию, на меня, на Англию, на весь свет.

Мне страшно, и я не подаю никаких признаков жизни из-под одеяла, даже не делаю попыток выйти или что-то спросить у человека, пока он изрыгает долго скрываемое бешенство.

Наконец он быстро собирается и, хлопнув входной дверью, уходит. Я нехотя встаю с кровати.

Опаздываю на работу минут на сорок. Марк сегодня в офисе, что случается нечасто. Он не смотрит на меня, но я знаю, что он отметил мое опоздание, зафиксировал в своем ментальном списочке крупной галочкой.

— А что там у нас с шаблонами клиентских писем? — спрашивает Тереза.

— А что с ними? — не понимаю я.

— Когда ты принесешь мне их на проверку?

— Ты же их проверяла — мы уже три месяца ими пользуемся.

— Я не проверяла.

Я смотрю на нее, не веря. Раза три мы обсуждали эти письма. Вижу ее профиль в двух метрах от себя. Она выпрямилась и пристально изучает что-то в мониторе, стучит по клавиатуре. Как ни в чем не бывало, словно меня тут нет или словно в ее вопросе нет ничего странного. Я вдруг понимаю: она делает это специально. Она точно издевается. Сидит тут с непрошибаемым видом и наслаждается тем, как я каждый раз теряюсь от ее странных запросов и абсурдных заявлений, дергаюсь и раздражаюсь.

…Вечером Арун тише воды, ниже травы. Я не вспоминаю про утро. Он говорит, что ему пришлось умываться ледяной водой — она не успела нагреться с вечера, несмотря на хитрость с таймером. Голос его ровный и невыразительный, словно утренний всплеск вытянул из него все силы и эмоции. Он совершенно покорен судьбе. Мы сидим с ним в гостиной — нечастый случай совместного ужина — и к десерту решаем подавать заявление о расторжении контракта.

Эмма — наш злой гений — совсем не удивлена, отвечает только: «Ок, спасибо за информацию». Я начинаю подозревать, что они специально подвели нас к этому шагу. Фактически вынудили съехать. Зачем? Ну как же: мы выбили из них большую скидку, а потом еще начали предъявлять требования. С другой стороны, они стрясли с нас двести фунтов комиссии, включая проверку рекомендаций, плюс взяли за инвентаризацию перед въездом. Сейчас спрос повыше, им не составит труда сдать квартиру подороже, к тому же они снова снимут с нас двести фунтов за выписку и еще двести фунтов с новых арендаторов. Все просчитано, и они никогда не в накладе, особенно с двумя наивными и мало понимающими местные особенности иностранцами.

Эдна подходит к нашему отсеку.

— Пойдемте проводим Ранд!

Я не знаю, кто такой Ранд и куда мы его провожаем.

Ранд оказывается пакистанской девушкой, всегда завернутой в мусульманский платок, со всех сторон надежно укутывающий голову. Платки у нее очень красивые — яркие, разноцветные. Мы всегда здороваемся. Она занимается внедрением проекта под руководством Ксавье. Я с ней совсем не соприкасаюсь, но при этом она из тех немногих людей, что искренне улыбаются мне при встрече, и она уволилась.

Весь отдел сбивается вокруг нее, как волки у добычи — медленно подтягиваются все новые и новые коллеги, образуя полукруг. Обычная практика, когда нужно кого-то поздравить или с кем-то попрощаться.

Она говорит долго, улыбается нам: как было сложно, как приходилось работать допоздна, валясь с ног, как напряжение не отпускало неделями, как ей было непросто, как все же были вокруг люди, которые ее поддержали, и она им благодарна.

— Я всегда старалась хорошо делать мою работу. В особо сложные моменты я знала, что единственное, что должна, — сохранить свою душу.

Сохранить свою душу. Я вздрагиваю. Мелкий секундный озноб по всему телу. Оглядываюсь на Стива, который стоит тут же с непроницаемым лицом. Он услышал ее слова про душу? Что он вообще думает про это? Я с уважением смотрю на маленькую улыбчивую Ранд: ведь для такого нужно определенное бесстрашие — сказать им в лицо, что на самом дело происходит.

И тут я понимаю, что ничему я не научилась с Томом. Быстро же я позабыла, что обещала себе, возвращаясь из Израиля. А если бы не Ранд — вспомнила бы?

Приходит время готовить новые отчеты.

Я просыпаюсь рано. Котел наверняка еще не нагрел воду. Надо бежать в офис, потому что в восемь утра у нас телефонные переговоры со странной женщиной Ракель из клиентского офиса в Сингапуре. Чем она странна? Собственно, ничем. Она — одна из немногих, кто мне нравится, потому что отказывается безропотно починяться указаниям центрального офиса. Именно от нее пришло письмо еще в декабре, где она отказалась от бесконечных встреч, в которые хотели втянуть ее команду.

Встречи — как паутина. Попался в нее, и бьешься мухой: не улететь, ничего не сделать. Они плотно держат тебя, пока реальные действия подменяются разговорами о них. Тем временем время течет и течет. И утекает. Главное — лицо посерьезнее.

А Ракель отказалась в этом участвовать и всех послала. «Нет у нас времени на ваши встречи, и точка», — примерно что-то такое она пишет. Ее сообщение звучит резко, как выстрел. Она отправляет его Итону и нам, копируя всех, кого только возможно. «Ну что, у нее прямо получаса нет?» — такая тема обсуждается во время очередной телефонной конференции, которую она пропустила. Наши недовольно кривятся и поводят плечами. Но ничего не выходит. Она сделала нас. Конечно, ей приходится все равно общаться с нами, слать отчеты, обрабатывать ведомости, но она вычеркнула нас из списка особо важных персон, лишила значимости, включая центральную команду компании, зато сохранила себя и своих людей от этого вируса, который косит остальных. Теперь она сама выбирает, когда будет говорить с нами. Если будет. Пока Марк недовольно морщится, а Тереза округляет глаза, я втайне знаю, что Ракель — мой кумир и путевая звезда в царстве офисного абсурда и бессмыслицы. Будь как Ракель.