Анастасия Писарева - О чем молчит Биг-Бен

Я киваю, и мы усаживаемся на холме около Пагоды. Перед нами за оградой спешит Темза. На другом берегу утопает в зелени престижный район Челси. Ворон в кустах долго и пристально смотрит на нас, а потом срывается и улетает, каркнув что-то вслед.

— Ты же не из Лондона? — спрашиваю я. — Давно тут?

— Я из Польши, из Люблина, но в Лондоне уже почти семь лет.

— Давно… Обратно не тянет?

— Иногда, но мне здесь нравится. Люблин — маленький город. Он приятный, но там ничего не происходит. Я бы съездил туда в отпуск на недельку. А больше и не надо. Но я не так давно устроился сюда на работу, так что отпуск у меня будет не скоро, да и не знаю, поеду ли я куда-нибудь. Будет зависеть от финансов.

— Как в офисе? Все в порядке у тебя?

— О да! Что может быть не в порядке? — Он улыбается. — Работа есть, и я счастлив. А тебе как?

— Мне кажется, у нас довольно напряженная работа.

— В офисе ты очень серьезная, — кивает он, — поэтому я и боялся окликать тебя.

— Но окликнул же! — улыбаюсь я в ответ.

— У тебя сейчас было совсем другое выражение лица.

— Какое?

— Такое спокойное. Я бы даже сказал, беспечное. Как у человека, у которого все хорошо.

— Странно даже. Сама я себе меньше всего напоминаю человека, у которого все хорошо.

— Разве?

— Работы очень много, я даже не успеваю отдохнуть за выходные.

— Работы много, да…

— И еще какое-то напряжение в офисе постоянно…

— Напряжение… Ты уже второй раз это говоришь, но что не так? Мне кажется, обычная офисная работа. Всегда так.

Я смущаюсь. Он словно прав, а я преувеличиваю масштабы бедствия. Сейчас, сидя на холме, под лучами теплого и совсем не февральского солнца, болтая с Лешеком, я не могу понять, почему я так накручена всю неделю. Почему обычная офисная работа кажется мне чем-то непреодолимым, невыносимым. Может, из-за Тома? Я вдруг начинаю высказывать Лешеку все: и про Терезу, и про странную атмосферу безразличия вперемешку с показным радушием и воодушевлением, про то, что мне сложно в Лондоне, и хотя у меня замечательный сосед, я еле переношу его, потом про тревогу, про Москву, про то, как мы поругались с Томом.

Он ничего не отвечает, и мы не смотрим друг на друга, а наблюдаем за проплывающей мимо нас баржей. Я как будто говорю в воздух, и он как будто совсем ни при чем тут, но я знаю, что он слушает меня и слышит каждое мое слово. Я почти физически ощущаю его внимание. И снова меня охватывает волна страха. Зачем ты рассказываешь так много малознакомому человеку, еще и подчиненному? Он кажется тебе милым и дружелюбным? Все вокруг кажутся милыми и дружелюбными — Тереза, Рика, Ксавье. И что? Разве кому-то из них можно сказать хоть что-то искренне? Вот уж точно не лучшая мысль. Так зачем ты вываливаешь все ему? Да может, он такой же, как они? Откуда ты знаешь?

Я не знаю. Ничего не знаю, но продолжаю говорить. И сначала я говорю сквозь страх, а потом — потому что мне уже нечего терять. Я и так поделилась уже слишком многим. Пути назад нет. Я у него в руках. Мне больше не страшно. Наоборот, я словно чувствую прилив сил. Я даже не понимаю почему, пока он не начинает говорить.

— Просто они жадные до внимания и любят поболтать. Ксавье, Тереза… — медленно говорит он и не сразу продолжает: — Я иногда не понимаю, как можно столько разговаривать, как Марк, но его слушать очень забавно. Главное, что тебя ни о чем не спрашивают. А так — пусть болтают.

— Но Тереза все время создает какие-то препятствия на пути, как будто добавляет сложности в уже имеющиеся сложности, а у нас и так хватает сумбура и хаоса. Главный вопрос, на который я до сих пор не могу себе ответить: она специально или просто дура?

— Ее все устраивает, — пожимает плечами Лешек, — иногда это их выбор — быть такими, и вполне осознанная жизненная позиция.

— Ты думаешь, что она из таких?

— Не знаю. Может, из таких, а может, и нет.

— Но ты понимаешь, что от этого зависит суть происходящего?

— От чего? — не понимает он.

— Специально она или нет.

— Но какая тебе, по большому счету, разница? — Он удивлен.

— Ну как же, — теперь я не понимаю его, — в зависимости от ответа на вопрос о ее истинных намерениях складываются два диаметрально противоположных восприятия человека!

— И что?

— И ты относишься к ним по-разному! Одно дело человек не понимает, просто не догоняет чего-то, а другое — когда он специально вредит и издевается! Назло.

— Не знаю, мне кажется, очень сложно все время следить за тем, что там у других, правы они или нет, назло или не назло. У меня бы не хватило терпения. Но я вообще ленив, — он поворачивается ко мне и подмигивает, — только не говори никому на работе!

Мы долго сидим там, на холме. Забываем про Терезу, и Ксавье, и Марка, и работу. Я рассказываю Лешеку про то, как перебралась в Англию, и про сумасшедшую японку, в комнату которой я чуть не въехала. А он — как уехал из Польши и попал в волну «польских водопроводчиков». Он никогда не был водопроводчиком, но вдруг словно стал им в глазах всех государственных органов, лендлордов и случайных людей. Потом он женился. «Моя жена была русская, кстати», — говорит он. Потом развелся. Но это другая история. Может, как-нибудь в следующий раз…

Когда мы прощаемся, у меня чувство, как будто я знаю его уже много лет, будто мы дружили еще в школе или в университете и давно не виделись. Просто надо было обменяться всем, что произошло за эти годы.

Возвращаясь, я снова иду мимо бездомной негритянки. Она вдруг поднимает глаза и смотрит в упор на меня. Где-то над головой в этот момент пролетает кто-то маленький, а потом усаживается на дерево рядом с заправкой и начинает чирикать. Я отворачиваюсь от ее взгляда и всматриваюсь наверх. Никак не могу разглядеть за листвой в отблесках солнца, кто это. Обхожу дерево с другой стороны. Кто-то прыгает с ветки на ветку, а потом, вцепившись коготками, повисает, качаясь вниз головой. Синица. Пищит, не улетает никуда. Я не видела синиц с первых дней в Лондоне. В одном журнале прочитала, что местных синиц охватила эпидемия какой-то птичьей болезни. И вот снова они. По-моему, это хороший знак.

…Дома меня ждет еле теплый душ. Барахлит котел. Надо, наверное, написать Эмме — пусть пришлет техников. Но я же знаю, что это бессмысленно.

Несколько часов другой жизни, спокойной и беззаботной, как будто выхваченной из совершенно иной истории. И Лешек. Он тоже словно из другого мира. Будто он знает что-то, чего не знаю я.

Потом я засыпаю и просыпаюсь снова в моей странной рутине.

Душ я принимаю вечером, Арун — утром. Существует закономерность, что если я слишком припозднюсь с душем, то с утра у него не будет горячей воды. Поэтому я стараюсь управиться до полуночи. Мы также научились обманывать таймер. По заложенной в нем программе, которую никто не смог изменить, он включается где-то в десять утра, когда мы уходим на работу, и нагревает воду. В это время выгодные тарифы на электричество, но толку никакого: ни мне, ни Аруну не нужна горячая вода днем.