Оксана Васякина - Рана

за пару недель до своей смерти мама призналась
что когда она перестала вставать
она заметила что выделения на ежедневной
прокладке странно пахнут

я спросила ее: на что похож этот запах?
и она ответила: этот запах похож на старый корабль
который не спустили на воду
и тогда я пошутила что мама стала поэтом
и мама немного мне улыбнулась. мне кажется она
не поняла, почему я назвала ее поэтом
ведь это так просто —
лодочка вагины истлела
так и не спустилась на воду и жизнь ее остановилась
как будто жизни не было никогда
а всегда был воздух тяжелой немой беспомощности
и боли
а еще труд терпения
и теперь она лежит на диване как серый
избитый остов
а жизни так и не случилось

мы спим валетом на одном двустворчатом хлипком
диване и вместе ждем ее смерти
смотрим телесериалы про преступников и ментов
на маминых глазах ежедневно умирают десятки людей
и мне хочется верить что так она привыкает
к мысли о собственной смерти
она видит застывшими глазами как менты спасают
наш русский немыслимый мир
а я сижу на полу рядом с ней и тоже смотрю
и как будто в этом совместном бесконечном
просмотре телесериалов
я ей признаюсь в своей дикой безответной любви
и она молча ее принимает

а весна напирает бежевым жестоким животом
и вот-вот реки и ерики набухнут
от мутной талой воды
вот-вот разразится зелень ослепительной наготой
а весна нажимает бежевым жестоким животом
и мать скомкавшись калачиком после укола
успокоившимся лицом смотрит на ветки режущие
предвечернее южное небо
и в ней нет усталости только тихая невесомость дрожит
мы спим валетом на одном диване
я смотрю в ее коричневеющие яркие глаза
на детской серой голове и ничего не говорю
просто смотрю как она в полудреме шевелит
пальцами на ноге
слушаю как она попискивает во сне и говорит —
нет нет не надо
и как блюет
старается очень тихо блевать чтобы меня не будить
и я ей подыгрываю делаю вид что сплю
чтобы своим вниманием ее не тревожить

я спросила ее откуда в ее голове взялась эта метафора
запаха
но она не смогла мне ответить
мне хочется верить что весь страшный предсмертный
мир
это мир образов и даже темные выделения кажутся
чем-то что наполнено смыслом
как будто истертый диван песочного цвета это тихий
разомкнутый берег
и плач телевизора это сложный ансамбль крика
чаек воды и шелеста трав
и что ей не больно а просто
она – серая лодка
лежит и ждет исчезновенья
или даже не ждет
а просто лежит
и так она будет всегда

ночь перед моими глазами превращается в дикий
неистовый сад безобразный

я хотела ее для себя объяснить и перепридумать

и другим показать что в ночи нет страшных затей
а только другой распознанный мир
состоящий из тысячи языков и конструкций
придуманных мертвыми тяжелыми злыми умами
но нет мертвецов они все
среди нас поселились
и приобрели наши черты и желанья они стали нами
вернулись как наши люди
и больше чем нами они нашим миром стали

мать умирала медленно и молчаливо
долго дышала на своем маленьком твердом диване
перед уходом моим она поднялась и присела
только сказав – может быть ты на прощанье меня
поцелуй
и я подошла и поцеловала
как будто бы эта ласка была не прощаньем
а бесконечная мягкая ласка с животным оттенком
безвременья
поцеловала ее в серое тонкое ухо
и положила руку на голову со спутанными волосами
она была мягкой вся как будто из шерсти
как будто бы в тело ее на мгновенье вернулось тепло
и жизнь вернулась
и последнее прикосновенье
в ней отдалось животным ласковым кратким толчком
живой несвершившейся жизни

она умирала
как умирают деревья
или большие тяжелые организмы
молча но так
что пространство вокруг рябилось
от каждого материного выдоха
молча но так
что каждая капелька жизни которую она отдавала
миру живых
освещала пространство
ярким сгустившимся светом как в августовском
предвечерье
и медленно мать умирала

я вижу смерть а остального не вижу
ею прошит словно светом наш неистовый мир
мир безупречный как светлый сияющий хаос

мир безупречен как если бы он голова
безобразного желтого монстра как чудище
он безупречен
как голова теперь навсегда мертвой матери мертвой
или ее вздернутый желтенький нос

мир безупречен
как мертвая мать что лежит
в красивом гробу обитом небрежно рабочими
ласковым шелком прозрачного цвета песка

он безупречен как мертвое материно тело
он свершившийся и безупречный
как горсточка винограда
светящая сквозь хрупкий на солнце остекленевший
пакет

и мать безупречно свершенная
в черной косынке лежала
как будто бы все что я выбрала для нее напоследок —
покрывало из белоснежно жемчужного атласа
и нежные с оторочкой тапочки
все что ее окаймляло
было грамматикой света
и свет и ее рыхловатая кожа словно коры лишенное
взрослое дерево
были честнее и краше

ночь наступает но день страшнее и краше
в сумерках дня все облака проступают над крышами
как воспоминанья
как страшная боль и угроза
как белое тело тревоги и раздетое тело угрозы
ночь наступает как сложное освобожденье лица
и органов духа
ночь наступает и в ней я не распознаю ничего
кроме черной стены безопасности небытия
мать умерла на казенной жестокой постели
без музыки голоса и прикосновенья тепла
глаза ее были открыты как будто
невидящие они прорезали пространство
и смотрели туда где маршрут свой протачивала
приближаясь тонкая смерть
глаза ее были открыты
и одногрудая грудь распахнута воздуху
словно она уже невесомо как корабль плыла
а за ней шлейфом тянулись голубые желтые
розоватые простыни
простиранные до одуревшего света
уложенные чужими казенными руками медицинских
работников
она глаз не закрывала
как будто в движении к смерти
она набирала в себя пространство как парус
как тонкий избитый тяжелым трудом худой
неистовый парус
прошитый через все свое поперечье